Ника Ракитина: Мое Королевство

Кешку поддержали. Лучше митинговать, чем работать. Лагерное начальство не успело отреагировать на мятежные вопли. Словно в вожделенной Кешкой «сказоцке», как из-под земли возник всадник.

Конь, встав на дыбы, казалось, замер в воздухе. Утреннее солнце скользило по рыжей атласной шкуре, высвечивая каждый изгиб. Конь был прекрасен до онемения. И стало ясно, что прополке редиски опаньки. Народ завизжал, сбежался; коню стали тыкать в морду хлебными корками от завтрака, сахаром и даже редиской. Зверь подношения деликатно принимал, хрупал редиску и сахар, не лягался, не кусался, так что даже Ирочка вздохнула с облегчением. Особенно когда господин управляющий улыбнулся ей с седла и огладил коня по холке. Ирочка совсем расцвела. Как будто это ее огладили. А младший воспитатель Гай, неохотно поднявшийся из борозды — Сорэны сроду не работали на земле руками! - мрачно заявил, что верхом на такой скотине любой мужик выглядит в три раза выше и благороднее. Вместо ответа господин управляющий снисходительно похлопал по голенищу короткой плетью. Гай отвернулся.

— Дети! — спохватилась Ирочка. — Ну-ка скажите дяде «здрасьте». Три-четыре!

Дети крикнули. Конь шарахнулся. Предвидя последствия, подскочил Хальк. И первыми словами, с которыми обратился к нему управляющий, были:

— Уберите ее.

— Кузен сегодня пугливый, — высказался Гай, зыркая синими глазищами из-под низко надвинутой кепки, и непонятно было, кого он имеет в виду. Ирочка обиделась, сама отошла и с видом национальной героини стала дергать сорняки. Ей не мешали.

— Феликс Сорэн, управляющий, — представился всадник.

Еще один, подумал Хальк обреченно.

Начался обязательный ритуал рукопожимания. Несмотря на жару, пыль и пот, в нем умудрилось поучаствовать все мужское общество, кроме Гая. Кешка вообще напросился на лошадь — как родственник! — действительно вырос втрое и поглядывал на всех сверху вниз, не в силах сдержать щербатую улыбку.

— По телеграфу передали, — сказал управляющий, — будет гроза. Возможно, град и ураганный ветер. Так что палатки стоит закрепить, а лучше вообще снять и на ночь перебраться в поместье.

— А мы вас не стесним? — Ирочка забыла про обиду.

Феликс Сорэн засмеялся. Гай скрипнул зубами. Он всегда волочился за барышнями, носил узкие брючки, пижонствовал — в общем, пнулся из себя, стараясь выглядеть благородно и романтично. А этот мерзавец Феликс делал что хотел, никогда ни на кого не оглядывался — и при этом выглядел так, что Гаю локти оставалось кусать от зависти. Хальк тоже выглядел. Что-то у этих двоих было общее, от одной наседки вылупились, что ли? Хотя и нет. Глаза у Феликса не синие… то есть, не серые. А зеленые. И волосы короче, лицо жестче… и вообще в семье как выродок, ни на кого не похож. Гаю мучительно захотелось покурить. Несмотря на все вопли Ирочки, что при детях ни за что и никогда… она и сама курила, но тайком, подальше от воспитуемых, свято блюдя свои же приказы.

…Кот возлежал. На вышитой гладью дорожке, украшавшей лестничные перила. Томно, как руан-эдерская княжна; растянувшись на добрый метр. И сиял зелеными очами. Между балясин, покачиваясь и развевая шоколадной шерстью, свешивался хвост. Лапы вытягивались, то растопыриваясь внушительными когтями, то светясь младенчески-розовыми подушечками через палевую шерсть. Судя по всему, котяра был еще и полосат. Лаки застыл в священном трепете.

— Ой! Уведите меня! А то счас поглажу!

Барышни заверещали. Почему-то они верещали все время…

— Нельзя, нельзя, кот чужой!..

А очень хотелось. Лаки осознал, что если сию минуту не запустит руки в эту шоколадную, волнистую шерсть, жизнь его будет прожита бессмысленно.

— А я у хозяина спрошусь, — Лаки засопел.

В это время над крышей дворца ударил гром. Кот лениво дернул ухом, словно отгоняя настырное насекомое. Девицы запищали и кинулись вверх по лестнице. Ирочка, свесившись через балюстраду, орала:

— Окна, окна закрывайте!

— Счас как вдарит, — мечтательно изрек Кешка. Но Лаки не покачнулся. Главное — кот.

— Киса, — сказал он. — Ты подожди. Я сейчас.

И бросился в путаницу переходов.

Изнутри усадьба была почему-то гораздо больше, чем снаружи. Планировку учинил какой-то явный псих-архитектор, потому что разобраться в ней даже с третьего раза не представлялось возможным. Лаки, распустив крылья, несся по коридорам, пахнущим старым деревом, пылью и сырой побелкой. «Эсквайр» чихнул на бегу и понял, что окончательно заблудился. А кот мог и не дождаться. Это побуждало к решительным действиям.