Инесса Ципоркина - Мир без лица. Книга 2

— Надежду? На что? — удивляется Морк.

— На то, что весь этот хлам еще пригодится, — усмехается Легба. — Что он поможет обустроиться за гробом, избавит от здешних, гм, проблем.

— А он не поможет? — как-то по-детски расстраивается Фрель.

— Тебе-то что волноваться? — басит мэтр Каррефур. — Ты же только о том и думал, как бы тебе измениться до глубины души. Вот и меняйся — время пришло.

— Время и место, — уточняет Легба. — Все, что останется при тебе на другом конце Дороги — только оно и есть настоящее. Не навязанное людьми и обстоятельствами, твое собственное.

Мы топчемся на месте, не решаясь сделать первый шаг. И Мулиартех, вернув себе человеческий облик, первой входит в непроницаемый туман. Почему она? Неужели бабка не боится потерять всю мудрость, все чувства, все свои сокровища, накопленные за тысячи лет?

— Мулиартех! — кричу я. — Не ходи! — мне хочется удержать ее, вернуть, я хочу, чтобы она осталась прежней, я хочу, чтобы она была со мной, чтобы по-прежнему бесцеремонно заявлялась ко мне домой — смотреть сериалы, лопать человеческую еду, рассказывать древние легенды, ворчать по поводу глупости современной молодежи, вздыхать о старых временах, она же краеугольный камень моей жизни, нельзя же вот так — отнять у фоморов Мать Мулиартех, синюю каргу, живую память бездны…

Я и не заметила, как вырвалась из рук Морка и вступила на Дорогу. Черный туман изнутри оказался сияющим и плотным, точно самая глубокая вода, он растворял, размывал границы тела и сознания, отнюдь не безболезненно, безжалостно отрывал куски того, что еще недавно было моим «я», стиснутым, будто кулак, в последнем судорожном усилии — сохранить… уберечь… не отдать. Оставив мысль догнать Мулиартех, я сосредоточилась на себе. Я была словно падающая звезда, а тот конец Дороги представлялся мне черной дырой, пожирающей меня заживо, мое тело и мои мысли утекали туда, в распахнутую пустоту — и там сгорали. А может, не сгорали, может, падали в какую-то бесконечность, сжатую в крошечное зернышко, тяжелое, как мириады поглощенных миров, — падали и там оставались… навечно. Я, голая и обреченная, неслась сквозь свет и боль и горела на лету, словно метеорит, и теряла что-то бесконечно важное, но все еще надеялась сохранить самое дорогое — любовь к Морку, к морю, к земле… к своему миру. Я знаю, — твердила я себе, — я знаю, что любовь — это настоящее. Я знаю, что никакая опасность превратиться в марионетку Аптекаря, в заложника чьих-то бессовестных игр не заставит меня перестать любить. Я знаю, что любовь — не разрушительная сила, что бы вы там себе ни навоображали, боги нижнего мира. Она удержит меня, она удержит всех, кто мне дорог, не позволит им рассыпаться в сверкающую пыль и тлеющей нитью втянуться в багровый ротик преисподней.

— А-а-а-а, мать твою!!! Тв-в-в-вою-у-у-у ма-а-а-ать!!! — ревет туман. — Ада-а-а-а-а!!!

Меня хватают за волосы. Ура! У меня есть волосы! И у меня есть Морк, грубая скотина, которой все равно, за что хватать девушку…

Обвивая друг друга руками, хвостами, волосами, слившись воедино, словно в любовном танце, мы уносимся вглубь страшного нигде, черного и багрового одновременно, и изо всех сил думаем, думаем друг о друге… и о них, о своих спутниках. Только бы они уцелели. Только бы они остались собой.

Белая вспышка — и полет превращается в падение. Со всего размаха мы оба впечатываемся в камень, едва-едва прикрытый подушкой мха. Болит все тело. И душа болит, как судорогой сведенная. И мысли дергает, точно больные зубы: где Мулиартех, где Гвиллион? Где бедолага Фрель и подлец Марк, втравивший нас в эту историю? Сильно ли пострадали?

— Вы прошли горизонт, — бесстрастно сообщает голос с небес. Из последних сил открываю глаза и вижу… ну конечно же, эта скотина Мореход. Жив и невредим. А что ему сделается?

— Морк? — выдыхаю я.

— Нет, — слышится откуда-то из-под моего левого плеча, — нет, я его все-таки убью. Как он мне надоел…

— Ты… ты помнишь меня? — извернувшись, вижу помятое тело, я лежу на нем, словно на жестком мате, вцепившись ногтями в расцарапанные плечи своего единственного, дорогого, бесценного… Если он меня не вспомнит, я не знаю, что я с ним сделаю.

— Ты Ада. — Морк, кряхтя, выбирается из-под меня. — Я — твой муж. Мы — фоморы. У нас впереди целая жизнь, а позади — целая смерть. Только… я очень устал. — И он заваливается набок, тычется щекой в мох. — Я… посплю.

Так. С ним все ясно. Он поспит и будет рядом целую жизнь, без вопросов.