Садовница

— Да, — подтвердила она. — Совершенно верно.

Он встал, усмехнулся чему-то коротко, поднимая с мостовой короб:

— На случай, если вдруг надумаешь: я буду в Раннице еще две седьмицы. Постоялый двор "У белого дракона", спросить Рудольфа.

— А я — Эрле…

— Угу. Ну, бывай…

Она смотрела ему в спину — правда, недолго, потом зачем-то опустила руку в фонтан, коснулась дна и достала оттуда осколок зеркала. Он лежал у нее на ладони, пуская солнечные зайчики — небольшой, треугольный… Эрле сжала руку в кулак и почувствовала, как жарко впиваются в кожу его острые края.

Марк вернулся, как всегда, неожиданно. Случилось это поздно вечером, когда Эрле уже легла спать, поэтому будить ее он не стал, и она узнала о его возвращении лишь наутро. О том, что делал во время поездки, Марк, как обычно, промолчал, только сухо сообщил, что договорился со столичной типографией, и обе книги должны вот-вот поступить — если уже не поступили — в одну из Ранницких книжных лавок. Эрле обрадовалась, спросила, когда будет можно сказать об этом Себастьяну, Марк посмотрел на нее как-то странно и ответил равнодушно — да когда хочешь, я все равно собирался позвать его наконец в гости… Она кивнула, а про себя подумала — тем лучше, эта история и так уже тянется слишком долго, пора бы наконец с ней покончить.

Себастьян — уже не в куртке, а в стареньком, но еще приличном сюртуке — покрутился по комнате, окидывая ее оценивающим взглядом: диван, три кресла, столик, незажженный камин — лето все-таки, хоть и похолодало… В углу — часы, у стены — клавесин, рядом — напольная ваза без цветов… Потом повернулся к Эрле и молвил выразительно:

— А у вас здесь мило… Только вот цветов почему-то нет, ты же вроде их любила? Или уже перестала? А может, тебя с ними разлучили?

— Ну почему же, — возразила молодая женщина, мягко пожав плечами. — Зачем нам трупы цветов — ведь, согласись, срезанные цветы это все-таки трупы — если у нас под боком целый сад? — улыбаясь, она прошла к двери на террасу, распахнула ее и жестом показала на вазон, где росли вперемешку ноготки, бархатцы и анютины глазки. — Конечно, тебе после роз и орхидей наши цветы, наверное, кажутся простенькими и бедными, но мы с Марком все равно их очень любим — правда, радость моя? — она оглянулась, ища взглядом мужа. Тот сидел в кресле, на самом краешке, будто вот-вот собирался вскочить — и с сумрачным видом кидал в рот одну виноградину за другой.

— Нам должны скоро принести шербет, — сообщил он вместо ответа. Эрле порхнула на ручку кресла к Марку, обвила его за шею руками, засмеялась звонко:

— Ох, неспроста ты так ко мне подлизываешься, хитрюга мелкий! Сознавайся лучше сразу: что ты там опять задумал? — и добавила, обратив к гостю сияющее лицо: — Он меня так балует!

Марк пробубнил в ответ что-то невнятное — впрочем, недовольным он при этом отнюдь не выглядел — а Себастьян опустился в кресло и тоже потянулся за виноградиной, протянув при этом слегка изменившимся голосом:

— Ну, так уж и балует… Уверен, на его месте любой делал бы то же самое.

Эрле улыбнулась — сначала Марку, понимающе, потом Себастьяну — немного свысока, на мгновение прижалась щекой к плечу мужа и проговорила, словно спохватившись:

— Впрочем, что это мы все обо мне да обо мне… Ты лучше о себе расскажи: что ты, где ты, как ты… Ты ведь, наверное, за эти полтора года столько диковинного повидал, что тебе теперь будет скучно с нами — обычными жителями заурядного маленького городка…

— Ну, не скажи, — покачал головой Себастьян. — Ты — и вдруг заурядная?.. — и добавил, мельком глянув на Марка: — А кроме того, люди везде одинаковы. Везде хотят пить, есть и надеть на себя набедренную повязку покрасивее; повсюду и всегда стремятся только к власти над себе подобными и не любят тех, кто хоть чуть-чуть лучше их…

— Люди любят не тех, кто мнит себя лучше, — проговорила Эрле, сделав упор на слове "мнит", — а тех, рядом с кем они сами могут стать лучше.

— А что тебе не нравится в том, что люди стремятся к деньгам и власти? — внезапно заговорил Марк; то была едва ли не первая его реплика за весь разговор. — По-моему, стремление к власти присуще всем: от поэтов до государственных деятелей, — только у каждого проявляется по-разному…

— Вот уж неправда, — молвил Себастьян убежденно. — Как можно сравнивать тех, кто делает свое дело за кружочки желтого металла, — и тех, чья единственная цель — украсить этот мир, сделать жизнь его обитателей хоть чуть-чуть лучше…