Садовница

Эрле пристроилась на краешке бортика вслед за торговцем.

— Завидую я тебе. — Он медленно покачал головой. — Считать, что люди в самом деле добры и прекрасны…

— Это только вопрос веры, не более того. — Девушка пожала плечами. — Ты ведь тоже не можешь доказать, что они злы и уродливы — мы видим таланты, не души.

— С такой верой жить трудно: она ежедневно подвергается испытанию.

— А без нее — и жить незачем.

— Возможно, я и согласился бы с тобой, — проговорил он медленно, снова опуская руки в фонтан, — если бы собственными глазами не видел, как талант делает человека несчастным. Это все равно, что идти по воде: каждый шаг дается с огромным трудом, и от каждого шага не остается даже следов, потому что плоды такого таланта никому не нужны. Так не милосерднее ли оставить птицу в клетке, если она все равно не сможет жить на воле?..

— А откуда ты знаешь, что не сможет? Может, если ее выпустить — она и приспособится… — возразила Эрле, неосознанно поправляя на шее бусы. — А что до воды — то да, если вокруг вода, надо по ней идти — иначе не сдвинешься с места, обросший мхом паутин… Тьфу, кажется, я заговорила стихами, — улыбнулась девушка. Торговец досадливо поморщился:

— Да нет, я не об этом… Ты хоть представляешь себе, каково такому человеку? Каково знать, что все, чем ты живешь, все, над чем ты трудишься — ничто, рябь на воде, прах на ветру?

— А ты знаешь, каково тем людям, чьи таланты ты задушил? Каково не знать своего места в жизни, не иметь любимого дела, считать, что ты ничего не умеешь? — девушка невольно повысила голос. Торговец засмеялся:

— Да какие это таланты! Они ж сломаются при первом порыве ветра — сами, без моего участия!

— Ну хорошо, пусть так. Пусть эти ростки слабы и малы, — Эрле увлеклась, говорила все горячее и горячее, щеки раскраснелись, ладони стали сухими и теплыми, — пусть эти люди чувствуют себя, как нищие у дверей храма. Но они же не слепые и не глухие — по крайней мере, большинство; они и так знают, что храм существует, и сами ищут к нему дорогу! Как ты полагаешь, если дать людям возможность выбора — сколько из них захочет стоять под дверьми храма?

— Примерно столько же, сколько озлобятся на тех, кто в храме, — ответил торговец. Со стороны толпы до них доносился сдержанный густой рокот, похожий на шум прибоя. — Дать милостыню — это еще хуже, чем не дать вообще ничего. — Он снова провел мокрой рукой по вспотевшему лицу, добавил еще тише: — Вот скажи: ты можешь кивнуть хотя бы на одного человека и с уверенностью сказать: да, выращенный мной талант не сделал его несчастным?

— А ты сам — не несчастен? — прищурившись, вопросом на вопрос ответила Эрле. — Тебе не претит выпалывать — хорошо-хорошо, зарывать в землю — людские таланты?

Он неопределенно мотнул головой.

— Ну, кто-то же должен этим заниматься…

— Вот ты сам и ответил, — произнесла она удовлетворенно. Торговец немного помолчал, прежде чем до него наконец дошел смысл ее слов.

— Когда? Где? — спросил он быстро.

— Здесь, в Раннице. Два года назад.

— Это точно? — прежде, чем задать вопрос, он помолчал еще немного.

— Честно? Не знаю. Может быть…

Еще одна пауза. Потом спросил, с закрытыми глазами глядя в расклоченное обрывками облаков небо:

— А тебе никогда не хотелось избавиться от своего таланта? Ну, посмотреть, на что ты была бы способна, если бы не он? Любили бы тебя люди, была бы ты им нужна, что делала, чем жила, не мучилась бы от неразделенной любви к творчеству?.. Нет? А вот мне хотелось…

— В последнее время мне все чаще кажется, что это не талант, а проклятие, — шепотом созналась Эрле. — Я ведь не могу ни перестать делать, что делаю, ни исправить то, что уже натворила…

— Так за чем же дело стало? — оживился торговец. — Я мог бы тебе помочь…

— Как? — грустно усмехнулась девушка. — Выдрать его с корнем?

— Не преувеличивай моих возможностей, — он приподнял веки, посмотрел на нее серьезно. — Я могу лишь приостановить, помешать — но не уничтожить, точно так же, впрочем, как и ты: помочь, подтолкнуть — но не заставить расти.

— Да. — Внезапно ей стало холодно, и она с силой потерла руки друг о друга, чтобы согреть. — Я уже заметила.

— Ну так как? — вновь спросил торговец. Пока они говорили, тень переползла так, что Эрле оказалась в тени, а его ноги — на солнце; он подобрал их поближе к бортику. — Что ты решила?

— Пока что — ничего. — Она передвинулась на солнце, чтобы согреться. Самая обидная вещь в мире: мерзнуть, когда другие страдают от жары. Безотчетно проследила за его взглядом: он начинался на бусах из каштанов, заканчивался — на ее руке. Кольцо Марка.