Дарья Зарубина: Ведьма

От свету Славко закрыл дверь. Для того и дом он себе взял без окон — чтоб, если в долгую дорогу, в любой час лечь и выспаться. Жаль, от раздумий никакой двери у него не осталось. Разве только у стряпухи спросить какой травки…

Он тяжело поднялся с лавки, принялся шарить ногами по полу, сердясь, что абы как скинул сапоги и теперь в темноте никак не отыщет. Яркий свет ударил в глаза из приоткрывшейся двери, но тотчас померк — дверной проем загородили широкие плечи гостя.

— Что это ты вернулся, друже Борислав Мировидович? — тихим, на концах слов переходящим на рык голосом спросил Щур. — Жив, значит, не раскрыл нас пока Чернский князь. Не подходил ли к тебе кровопивец? Не мог в голову заглянуть? Может, ты, не ведая, всех нас уж предал?

Возчик фыркнул, отыскав наконец под лавкой свои сапоги. Молча закатал рукав, показал закрайцу свои шрамы.

— Я, друже Щур, топью ломаный. Говорят, трудно у такого, как я, незаметно мысли прочесть. А близко князь Владислав ко мне не подходил — даже из терема не выглянул. Прислал старика башенного сказать, что к вечеру я им нужен, а до того дело есть для его книжника. Мы, как из города стали выезжать, два возка встретили — ведьму князю привезли, верно. Может, и не одну. Мужички бедные, но с гонором — по всему, из Бялого едут. Воротил князь книжника ведьм посмотреть, а ты уж в предатели меня пишешь.

— То-то ты, от честности видно, сразу в хату спрятался и на лавке крутишься. Пришел бы сразу сам да рассказал. Раз из города едва выехали — лошадка-то у тебя, верно, свежая. До города три четверти часа, там едва погуляли, обратно столько же — неуж умаялся и еще часу не захотел потратить, чтоб до меня добраться? Точно не скрываешь ничего, Борислав Мировидович? А ну как окажется на нас засада вечером из лучших княжеских магов? Ты-то меня знаешь, я отобьюсь. А потом приду да с тебя взыщу.

Возчик поднялся с лавки, встал против закрайца, гневно блестя глазами.

— Иди, Щур, вздремни и ты. До вечера день долог, а нам с тобой работы много предстоит. Никогда я предателем не был. Деньги меня мало волнуют — все у меня было, да теперь о том вспомнить тошно. Барыша я не ищу, знаешь. Хочу правды для Черны, мести для себя. И если не по нраву тебе такой расклад…

— Тпру, вороная порода, — перебил его, страшно улыбаясь, закраец. — Вон как разошелся под горку-то, аж борода дыбом. Осади, господин мой, поводья придержи. Ты ответил — я поверил. Если совесть чиста — спи до вечера, никто тебя не потревожит. Да не забудь, о чем договаривались. Останови воз, отвлеки книжника — не хочу я людей терять да с калечными возиться. А достанет Конрад книжку — кому-то худо придется.

Последние слова он произнес тихо, вкрадчиво, с прищуром глядя в глаза возчику. Тот кивнул.

— Не кликнешь ли мне стряпуху, — глухо произнес Славко. — Пусть травы какой заварит, чтоб спалось. А то белый день, ночь спал — сейчас никак не лягу, а если не выспаться — впору задремать да нужный спуск на полходу проскочить.

Закраец вышел, и возчик наконец мог дать волю гневу — ударил кулаком в стену, посыпалась из щели над потолочной балкой труха. Принялся ходить, как запертый в тесной клетке на потеху площадной толпе медведь, сна и вовсе ни в одном глазу не осталось.

«Может, Землица отводит, — подумалось невольно. — Не позволяет случиться дурному делу. Ведь не виновен Конрад в зверствах Владовых. Холоп он. Какой с холопа спрос?»

Возчик завалился на лавку, пихнув под голову смятую шапку. Сердито повернулся лицом к стене, закрыл глаза. И едва не зарычал, когда в дверь снова постучали.

— Кто?

— Ханна. Щур велел питья. Надо ли? — тихо и обманчиво кротко отозвалась из-за двери гостья.

— Войди. — Подниматься не стал, только повернулся лицом ко входу.

Стряпуха, по обыкновению завернутая в свои черные тряпки, бесшумно скользнула в полутьму хижины, поставила на пол у лавки, под руку хозяину, кружку травяного настоя.

— К вечеру проснусь? А то ведь просплю, так Щур не только с меня спросит. Как скажу ему, что ты меня опоила…

— Недобрые у тебя шутки, Борислав Мировидович, — зашипела Ханна. — Не сказывала тебе матушка такой присказки: не обижай стряпуху, что тебе щей в миску льет. Тебе есть — а она миску вымыла и перед всем миром очистилась.

— Не обижайся, — примирительно буркнул возчик. — Сердит на других, а на тебе выместил, прости.

Ханна кивнула, выскользнула на улицу, прикрыв дверь. Даже не простилась: обиделась все-таки. Славко пригубил вар из кружки, вдохнул пряный сенной аромат, сделал второй глоток — побольше. От бабьих трав словно бы стало легче на душе, дышать сделалось привольнее. Возчик крякнул и залпом осушил кружку. Брякнул пустой о пол. Голова стремительно наливалась тяжестью, веки смежались сами собой.