Дарья Зарубина - Ведьма

— Страсти какие ты говоришь, — отмахнулась нянька, — разве ж возможно такое колдовство на земле.

— На благой земле — да под проклятым небом, — бросила старухе Эльжбета. — Обе мы знаем: не только земные силы людям помогают. Бывает, и небесные твари в наем идут. Подвела меня под мужний гнев словница Ханна, что с небовыми демонами уговаривалась, да так и не сговорилась. А может, и сама радуга муженька моего не берет — страшится, потому как не человек он. Под силу ли человеку столько зла вершить без наказания?! А что твоя ведьма?

Фитилек лампадки затрещал — то ли пылинка сгорела, то ли масло щелкнуло. Огонек сжался, сделался из желтого небесно-синим. Нянька затрясла щепотью во тьму, сгустившуюся по углам.

— Не поминай к ночи. Страшная она, — зашептала опасливо старуха.

— Да хоть бы и сама Безносая, только никто не мог тебя от боли избавить, ни лекари, ни маги — а она избавила. Может, меня избавит… от моей боли. — Эльжбета с ненавистью посмотрела на свой чуть округлый живот.

— Получила я от нее весточку сегодня днем, — совсем тихо зашептала нянька. — Скоро будет она в Черну. Но чтобы помочь тебе, надо ей в княжеский терем вхожей быть. К тебе ближе.

— Стерегут меня, нянечка, как беглую, клейменую. То матушка, то Ядвига, то девки эти здешние, глаза — как ложки оловянные от страха. Не ровен час, случится что с драгоценным наследником — понесут их головы связкой за косы к Страстной стене. Я шагу одна ступить не могу без помощи — крепко ударила по мне моя же отповедь. Едва хожу…

— Вот то нам и на руку, Эленька, — улыбнулась нянька, оглянулась опасливо, словно кто мог их подслушать, заговорила совсем тихо: — Скажи матушке, что боишься, как бы здоровье твое не подвело, не навредило наследнику. На боли жалуйся, на слабые ноги, тяжелую голову. Пусть перепугается. Начнет подступать к Владиславу, что надо к тебе ворожей и лекарей пригласить. Чернец гордый, сам сперва тебя посмотрит — через собственное заклятье дитя не увидит: не только от чужого зла, но и от собственных глаз он сына загородил колдовской своей силой. А чтобы уговора нашего он в мыслях у тебя не вычитал, ты травку мою, что для сна дам, перед приходом мужним выпей. Станет тебя в сон клонить — пусть читает в мыслях, заплутает в тумане, не отыщет ни словца, ни ниточки. Поймет Владислав, что нечего ему в бабье лезть — пусть матушка и попросит к тебе нанять лекарку или повитуху. Много ли пожелает к душегубу Чернскому в услужение на полгода идти. А там моя знакомица сама справится.

Эльжбета закусила губу, задумалась.

— А если не справится? Если приставит ко мне Владислав одну из своих тюремщиц?

— Сама ты вспомнила, что никто с моей ногой не помог, а эта — помогла. На мужа твоего у нее такой зуб, и в зубе том столько яда — что впору молиться Землице за того, кто между ней и местью ее встанет.

— Иду я, матушка, — послышался из-за двери голос Ядзи. — Не слышу, что говоришь. Сейчас.

Нянька сунула в руку Эльжбете мешочек с травами, кинулась к двери, но не успела, столкнулась нос к носу с бледной, заплаканной Ядвигой. Та вскрикнула, захлопала ресницами, не зная, что делать. Не велела княгиня Агата старуху к Эльжбете пускать, да только та уж пролезла — и, как ни крути, гони, не гони, — а виноватой все равно Ядзя выходит: вспомнила Кубуся, разревелась, оставила хозяйку одну.

— Скажешь хоть слово матушке, — прошипела Эльжбета, сверкая взглядом, — узнает князь Владислав, что ты отравить меня пыталась.

Ядзя только рот открыла, вдохнула резко раз-другой, словно выброшенная на берег рыбка. Нянька оттолкнула ее с пути, заковыляла во тьму, растаяла, словно и не было.

— Воды дай, Ядвига, — прикрикнула на нее Эльжбета. — Есть не дает ноша, так хоть губы смочу.

Рука дрогнула, несколько капель сорвалось с края расписанного закрайскими птицами ковша. На льняной рубашке расплылось влажное пятнышко. Словно только что плакал бяломястовский князь Якуб. Он сидел прямо, выгнутый и напряженный, как длинный лук, под заклятьем Илария. Только глаза блестели, полные так и не пролившихся слез, да никак не хотели разжаться бледные губы, когда Иларий поднес к ним ковш.

Так глянул на него Якуб, что дрогнула у мануса рука.

— Без этого тебе не справиться, княже, — уговаривал Иларий.

— Не князь я покамест. Может, еще и не стану. Не примет меня Землица — и гости, что за моим столом пить и есть приехали, вздернут проклятого да теми же пирогами тризну справят, — зло ответил Якуб.