Макс Фрай - Лабиринт Мёнина

— А это что такое? — с надеждой спросил он. — Никак выпивка?

— Она самая, — благодушно согласился я.

— Значит, живем. Не знаю, как ты, а я твердо намерен отныне передвигаться по Лабиринту в легком подпитии. Вдруг поможет?

— Можно попробовать, — я пожал плечами. — Хуже не будет, это точно. Только я не хочу прямо сейчас отсюда уходить. Если и есть в Лабиринте Мёнина место, где можно восстановить душевное равновесие, то мы его уже нашли.

— Ну конечно не сейчас! — с энтузиазмом закивал Мелифаро. — Но по рюмке-другой этой штуки можно пропустить не откладывая.

— Можно, — благодушно кивнул я. — Даже нужно. Будем потягивать коньяк и трепаться о всякой чепухе. Например, о девушках. Учти, дружище, это твой единственный и неповторимый шанс рассказать мне все свои охотничьи истории сразу! Не упусти его.

— Но почему именно о девушках? — удивился он.

— Да нет, не обязательно. Но это самая благодатная тема для пустого трепа, — объяснил я. — Глядишь, потом и у меня язык развяжется… Знаешь, мне кажется, что нам надо как следует расслабиться, отвлечься и хоть немного поглупеть. Я хочу набить голову чепухой до отказа, чтобы мне даже ночью снились подружки твоей юности, а не гигантские жабы. Я хочу проснуться счастливым идиотом, тяпнуть еще рюмку и отправиться на поиски новых приключений и забав, а не обреченно соваться в очередную ловушку, плача по своей загубленной жизни.

— Слишком эмоционально, но по сути верно, дяденька, — снисходительно согласился Мелифаро. — Но учти: тебя подстерегает опасность, о которой ты пока не подозреваешь. После того как я закончу доклад о своих похождениях, ты повесишься от зависти, бедолага.

— Ну да, если учесть, что твои холостяцкие похождения продолжались чуть ли не сотню лет, а мои — чуть больше десяти… — понимающе ухмыльнулся я. — Ничего, переживу как-нибудь.

Вечер прошел в полном соответствии с моим сценарием. Выцедив полбутылки коньяку на двоих, мы не опьянели, а размякли — что, собственно говоря, и требовалось. Я мог себя поздравить: одно дело постоянно совершать все новые чудеса, не очень-то понимая, почему они мне удаются, и совсем другое — взять власть над собственным переменчивым настроением. Стиснуть зубы и очертя голову рвануть навстречу неприятности могут многие: тут требуется не столько врожденное мужество, сколько благоприобретенная привычка действовать, не обращая внимание на страх. Но стать счастливым болваном в самом сердце наихудшей из неприятностей, в какие мне когда-либо доводилось влипать, — признаться, я и не надеялся, что такое возможно. Тем не менее первую попытку можно было считать успешной. Поначалу я фальшивил, но потом вошел во вкус.

Умиротворенные, мы расползлись по диванам, благо чего-чего, а диванов в этом помещении было в избытке. И — вот уж воистину чудо! — мне удалось проснуться все в том же легкомысленном и немного рассеянном расположении духа. За окном деловито щебетала какая-то птичья мелочь. Снег больше не падал, на чистом бледненьком небе по-сиротски стеснительно улыбалось зимнее солнышко. Мелифаро сидел на спинке кресла, одетый, как человек, собравшийся в дальний путь (небось опять потрошил шкафы!), и с видом великомученика грыз орехи.

— Здоров ты все-таки спать, сэр Макс! — укоризненно сказал он. — Я тут уже часа два в полном одиночестве жизни радуюсь. Еще немного — и на стенку полез бы.

— Ну и слазал бы. Зачем отказывать себе в таких пустяках? Поупражняйся, пока я буду совершать утренний туалет, — благодушно огрызнулся я. Открыл окно, зачерпнул с подоконника пригоршню снега и с удовольствием умылся.

— Рекомендуешь? — заинтересованно спросил Мелифаро.

— Рекомендую, — кивнул я. — Ну что, ты готов продолжать путешествие?

— Ну… можно попробовать, — нерешительно согласился он. — Только я бы пропустил глоточек для храбрости.

— А зачем тебе храбрость? — рассмеялся я. Слепил снежок и запустил им в своего приятеля. Промазал, конечно. Но оно и к лучшему: сэр Мелифаро принадлежит к той породе людей, на радость которым кинематографисты снимают комедии положений: драки тортами, бесконечные попытки сесть мимо стула, сцены борьбы с крутящейся дверью и падения с лестниц. Чужие промахи делают этих ребят счастливыми, так уж они устроены.

Поэтому, когда я решительно распахнул дверь, лучезарное настроение было уже у нас обоих.

Сразу стало темно. Немного поморгав, я убедился, что это не темнота, а полумрак, который лишь щадит зрение, а не оставляет его вовсе без дела. Меня оглушил внезапный грохот, который, как оказалось чуть позже, был всего лишь шумом аплодисментов, перемежающихся восторженным ревом, стуком кулаков и ног.