Макс Фрай - Лабиринт Мёнина

— Рвать рубашку. На полосы. И связывать их между собой, чем скорее, тем лучше. У меня тоже левая рука почти отнялась. Надо успеть, пока мы еще можем хоть как-то шевелиться.

Потом было несколько минут абсолютного кошмара. Раздеваться, бултыхаясь в воде, — само по себе то еще удовольствие. Рвать рубашки из прочной, вурдалаки бы ее съели, ткани, непослушными руками связывать куски тяжелой мокрой материи… Неописуемо! Но мы сделали это, потому что человек, которому нечего терять, способен на все. Наверное, это и есть та самая Истинная Магия, которая остается при нас даже там, где обыденная волшба Сердца Мира и хитроумные чудеса наших могущественных учителей перестают работать.

Мы свернули жгут материи в уродливое кривое кольцо, достаточно широкое, чтобы два полуголых человека могли одновременно нырнуть в него, как дрессированные дельфины в аквапарке. Мы завязали последний узел, посмотрели друг на друга безумными от внезапной дикой надежды глазами («мы молодцы, дружище», — хрипло сказал кто-то из нас; я слышал эти слова, но так и не понял, чьи губы произвели их на свет) и одновременно разжали руки. Матерчатый круг тут же начал тонуть, но мы успели проскользнуть в эти ненадежные ворота.

Когда я понял, что мое тело больше не погружено в воду, я, кажется, самым вульгарным образом потерял сознание. Последнее, что я ощутил, — железная хватка Мелифаро. Удивительно еще, что он не сломал мне запястье. Я отделался багровым браслетом, который оставался при мне еще много дней, то и дело причудливо изменяя оттенки, как это свойственно лишь закатам и синякам.

Я пришел в себя и долго не открывал глаза, наслаждаясь удивительными мелкими подробностями из жизни своего тела. Ему было тепло, сухо и вообще очень хорошо. Оно лежало на чем-то мягком и было укрыто чем-то не менее мягким. Почему-то я боялся, что весь этот неземной кайф может закончиться, если я открою глаза и пойму, куда попал.

— Эй, Макс, не притворяйся. Я же вижу, что ты уже оклемался! — весело сказал Мелифаро. — Какой ты все-таки молодец! Мы попали в очень славное место, отсюда даже уходить будет жалко. Наверное, это награда за хорошее поведение. Приют для усталых героев, которые никогда не сдаются.

— А теперь еще раз и помедленнее, — проворчал я. — Я пока совершенно не соображаю, душа моя!

— Ну, положим, это твое нормальное состояние, — жизнерадостно заявил мой друг. — И вообще, соображать сейчас совершенно не обязательно. Лучше просто приходи в себя: мне без тебя скучно. Кстати, хочешь согреться? Здесь имеется полный кувшин грандиозного горячего пойла… вернее, уже полкувшина, потому что я его дегустировал. Будешь делать вид, что тебе еще дурно, — додегустирую до дна, так и знай!

— Давай сюда свое пойло, — великодушно согласился я. — Ты и мертвого уломаешь.

Я осторожно приоткрыл один глаз, а потом и другой.

Вопреки моим потаенным опасениям, сладостное наваждение не рассеялось. Я обнаружил, что лежу на широком мягком диване, под толстым клетчатым пледом. Диван стоял в углу большой комнаты, заставленной громоздкой, но душевной мебелью, очертания которой показались мне вполне привычными, а назначение — поддающимся осмыслению. Самым экстравагантным предметом обстановки был огромный, в полстены, камин. Там приветливо потрескивали поленья и деловито суетился живой огонь. В центре помещения царил круглый обеденный стол таких размеров, что на нем вполне можно было проводить конкурс бальных танцев. Вокруг стола скакал мой друг, бодрый, как борзая в начале охоты. Три окна выходили в заснеженный двор.

Я встал, закутался в плед (разлучить меня с колючим прямоугольником толстой клетчатой ткани сейчас можно было лишь силой, да и то, честно говоря, сомневаюсь). Подошел к окну, с удовольствием отметил, что ноги меня очень даже держат, уселся на широкий, отделанный деревом подоконник. Долго разглядывал темные лоскуты вечнозеленого кустарника, выбивающиеся из сугробов, как непослушные вихры из-под шапки школьника. Снежные хлопья медленно кружились в воздухе. Одни опускались на землю, другие, подхваченные ветром, взлетали вверх. Получалось, что снег идет одновременно и вверх, и вниз. Это умиротворяло.

Мелифаро наконец подошел ко мне с кружкой. Он был одет в ярко-алый свитер и зеленые лыжные брюки, на ногах красовались толстенные полосатые носки, расцветка которых имитировала радужный спектр. То еще зрелище, честно говоря!

— Снег, — неуверенно сказал он. — Это ведь настоящий снег, не теплая каша, по которой мы брели в том пекле?