Дэвид Геммел - Македонский Лев

Парменион свалил еще двоих, ткнув дубинкой в пояс первому и затем набросившись на второго. Он упал на землю, оставив противника под собой, и покатился. Другой юноша приблизился с ножом в руке, лезвие зловеще сверкало при луне.

— Теперь ты умрешь, помесь! — послышался голос Леарха. Двое оставшихся побежали наутек, когда Парменион резко встал, держа дубинку двумя руками. Леарх прыгнул вперед, но Парменион ушел в сторону, врезав нападавшему дубинкой по пояснице. Кинжал выпал из его пальцев. Парменион поднял оружие и надвинулся на врага.

Леарх отступал, Парменион шел на него, пока тот не достиг стены.

Парменион бросил взгляд на застывшую фигуру Гермия, увидел кровь, текшую из раны на темени.

— Ты зашел слишком далеко, — сказал он Леарху, почти шепотом, сверкая глазами. — Слишком далеко, — повторил он, подняв руку и откинув ему капюшон.

Нож вонзился в живот Леарху, разрезая снизу вверх, по направлению к легким. Парменион придвинулся вплотную, его лицо было в дюйме от пораженного, с округлившимися глазами, лица Леарха.

— Вот как выглядит смерть, ты, спартанский шлюхин сын.

— О, боги… — простонал Леарх, западая на стену. Парменион ухватил его за волосы и снова поднял на ноги.

— Мольбы тебе уже не помогут.

Дыхание ушло из горла Леарха, и глаза его закрылись. Парменион дал телу упасть, гнев его постепенно уходил. Он уставился вниз, на труп, потом вытащил кровавый кинжал. Услышав стон Гермия, он подбежал к нему. — Ты в порядке? — спросил он.

— Голова… болит…

— Дай я тебе помогу.

— Твоя рука ранена, — сказал Гермий, трогая кровь.

— Это не моя, — проворчал Парменион, указывая на мертвого Леарха.

— Ты убил его? Я не верю в это. О, Парменион!

— Дай-ка я занесу тебя в дом — а потом найду офицера стражи.

Через час тело унесли, а Парменион был доставлен Лепидом в бараки, где в дверях уже стоял, дожидаясь, старый начальник. Без единого слова командир повернулся и поднялся вверх по лестнице в комнату с видом на внутренний дворик. Он уселся за широкий стол и жестом пригласил Лепида присесть тоже. Пармениона оставили стоять перед мужчинами. Он смотрел на их лица, освещенные тусклыми лампами. Лепида он знал хорошо; мужчина был крут, но честен. Командира он знал только заочно, как железноволосого поборника дисциплины, ветерана многих битв. Старик смотрел на него.

— Что ты имеешь сказать? — спросил он голосом, лязгающим как извлекаемый из ножен меч.

— Пятеро в капюшонах напали на моего друга, — сказал Парменион. — Что, по вашему, мне оставалось делать? Я пришел к нему на выручку.

— Ты убил своего знакомого, спартанца, юношу из хорошей семьи.

— Я убил коварного злоумышленника, который, с шайкой дружков, вооруженных дубинками, наскочил на безоружного парня.

— Не дерзи мне, мальчишка!

— Тогда не унижай меня, господин!

Начальник прищурился. Его могучие кулаки сжались, и Парменион почувствовал, что тот был готов встать и прибить его, но старик сделал глубокий вдох и успокоился. — Опиши мне все, что произошло. — Парменион так и сделал, исключив из рассказа их последнюю беседу с Леархом.

— Правда ли то, — спросил начальник, — что ты не ладишь с другими парнями?

— Да.

— Правда ли также то, что ты был объектом их… игр до этого дня?

— Да.

— Тогда ты вероятно знал, атакуя их, что они скорее всего охотились за тобой — что твоего друга ударили по ошибке?

— Конечно. Гермия все уважают.

— Так значит, дождись ты, когда они признали бы свою ошибку, стычки бы не было. Они бы ушли. Ты согласен?

— Тогда я об этом не думал — хотя вижу, что ты прав, командир. Но я увидел, как ударили моего друга, и пришел к нему на выручку.

— Ты спрыгнул на одного парня, сломав ему плечо, ударил другого дубинкой, сломав руку, и пронзил последнего, убив его. Это твоя вина, полукровка. Ты понимаешь? Прекрасный парень лежит мертвый из-за того, что ты не подумал. Только дикарь может приводить в свое опрадание недостаток мышления. Что касается меня, то я бы хотел увидеть, как ты умрешь за это. А сейчас, прочь с глаз моих!

Лепид подождал, пока не услышал удаляющиеся шаги мальчишки на лестнице. Затем встал и подошел к двери, наглухо закрыв ее.

— Он — позор для нас, — проворчал Старейшина.

— Нет, командир, — печально произнес Лепид. — То, что случилось сегодня в этой комнате, было позором.

— Ты отважился судить меня?

Лепид взглянул на старика. — Это мое право, право спартанца. Он пришел на выручку другу, рискуя собой. Но он не струсил. Ты должен понимать это. Завтра над ним не будет суда. Если же суд состоится, то я возьму слово.