Ольга Громыко - Путница

– Я все равно… победил… – Даже жуткая боль не смогла смыть с тсарского лица торжества человека, достигшего цели всей своей жизни – пусть в самом ее конце. – Война уже… началась… тебе ее… не… остановить… крысены…

Тсаревич, не веря, глядел на обмякшее тело: остановившиеся выцветшие глаза, редкие волосы с перетяжкой от скатившейся при падении короны, отвисшая челюсть… И это ему, полоумному больному старику, он без боя уступал все важные решения, наивно полагая, что возраст и мудрость идут рука об руку?!

Родители всегда кажутся нам куда больше и могущественнее, чем они на самом деле есть. Но понимаешь это, только когда сам становишься отцом – или лишаешься его.

– Как вы могли, – потрясенно прошептал тсаревич, – такое допустить?!

– Как вы могли такое допустить, ваше величество? – вежливо поправил Кастий.

Щепку они смотрели друг другу в глаза, потом лицо парня изменилось, закаменело, будто с него уже чеканили монеты, и ринтарский тсарь сухо и отрывисто велел:

– Отправьте к Хольгиному Пупу письмо с отменой приказа. С кем хотите – гонец, гончая, сам Саший, лишь бы поскорее! И седлайте коров. Мы выезжаем немедленно!

– Да, ваше величество, – кротко подтвердил начальник тайной стражи, поклонился и вышел.

«Мы» – это надо с полсотни тсецов снарядить. Бывалых, но молодых и горячих – в седлах придется есть и спать, а из них, возможно, сразу кинуться в бой. Один приказ – в казарму, второй – в коровник, третий-четвертый-пятый слугам, чтобы готовили тело к похоронам, а дворец к трауру. В конце концов, он был хорошим тсарем. А человеком… Хольга ему судья.

Несмотря на крайнюю серьезность ситуации, Кастий улыбался в усы.

Стая наконец дождалась нового вожака – молодого, умного и решительного.

Давно пора.

Когда первые саврянские лодки достигли острова, их там уже ждали: и тсецы, и вовремя разбуженные, хоть и мало чего со сна соображающие работники. Топоры и колья привычно, как на учебе, лежали в их мозолистых ладонях.

Лезть на этого ежа савряне побоялись, заработали веслами на месте, оглядываясь на отставших. Лодки постепенно скапливались у берега растущим вширь и в толщу полукругом. Блики факелов плясали на воде, густой смоляной дым стлался поверху. Стороны все громче и враждебней перекрикивались, подбадривая себя перед боем.

– А ну пошли вон с нашей земли!

– На-кася выкуси, ворье!

– От ворья слышим, дай только до вас добраться!

– Так добрались же уже, чего ждете? Штаны меняете?

– Вам, трусам, даем время подальше отбежать!

– Ой-ой-ой, добренькие какие!

– Да уж мальцам косички не режем! Только круглорожим свиньям уши!

– Крысы!

– Сволочи!

– Воры!

– Щхарские девки!

Некоторые из ринтарцев бывали в славном городе Щхарске, но, хотя и остались довольны тамошними девками, сравнению не обрадовались.

– Да у вас что ни город, то «курятник»!

– Так иди сюда, петушок, потопчи!

На лодках захохотали, заулюлюкали. Их собралось уже достаточно, чтобы савряне не чувствовали себя шавками, облаивающими медведя. Ринтарцы тоже не унывали: за ними был Йожыг, от которого уже спешила подмога.

Колай, стоявший в заднем ряду, точнее, даже в камышах за задним рядом, трясся как лист. Цыка с Михом куда-то пропали, а ему драться с саврянами ну никак не хотелось, даже несмотря на дразнилки. Он и военный-то налет на веску ничком пролежал на дороге, «насмерть затоптанный» саврянской коровой (хорошо, никто «добренький» не добил).

Знаменного тоже отчего-то не было видно, хотя ему полагалось бы стоять впереди. Но замещавшие его тсецы из особо приближенных держались твердо и уверенно: мол, если куда-то и отлучился, то наверняка за подмогой.

И тут на линию прибоя, в грязную пену с водорослями, влез обсохший, передохнувший молец, воздел посох, подожженный в костре – факел вышел длинный и видный всем, – и заблеял во всю свою козлиную глотку, чередуя ринтарские слова с саврянскими, так что худо-бедно, но понимали его все:

– Остановитесь, глупцы! Разве не видите – то Саший искушает вас во тьме ночной! Богиня моими устами предупреждает вас: не поддавайтесь ему! Только теми он способен править, кто сам впустил его в свое сердце нечестивыми желаниями и помыслами! Отриньте их, и спасены будете!

Обе стороны ошеломленно замолчали. О «Хольгином пророке» знали почти все – кто видел, кто только слышал, но сразу догадался. Савряне относились к ринтарскому проповеднику более скептически, но Богиня-то едина! Как и ее священная книга, уже сотни лет переписываемая без малейших изменений – приходилось изощряться в толковании.