Ольга Онойко - Далекие твердыни

«Шершня» пришлось использовать для того, чтобы отразить «синий звон» одного из магов. Заклятия не были взаимодополняющими, Рэндо мог только оттолкнуть «звон». Воздух наполнился электрическим потрескиванием и запахом грозы. Второй маг, усмехаясь, чертил что-то… Издалека, на конях в уаррской сбруе, приближались три или четыре десятка туземцев. Судя по вооружению, это были остатки гвардии князя; они гнались за магической частью, ушедшей на юг. Двоих потерявшихся уаррцев должно было смести, как громадная волна сметает рыбацкие домишки на берегу.

Ундори очнулся, приподнялся с трудом, цепляясь за одежду Хараи и его подставленную руку. Обернулся, следуя за его взглядом.

На них двигалась целая армия.

Маи прерывисто втянул воздух. Ноги его вновь ослабели, он пошатнулся и невольно прижался к груди Рэндо.

Внутри у Рэндо ёкнуло, и по телу распространилась мучительная мелкая дрожь — словно все существо его вдруг стало хрустальным и столкнулось с другим хрусталем, издав высокий и светлый звон.

Из невидимых ножен, материализуясь и пробуждаясь одновременно, вылетел Солнцеликий.

…Пробужденный, он меньше всего походил на меч. Впрочем, редкий из фамильных клинков дворян-магов по сути своей был холодным оружием. Разрушитель изрыгал раскаленную плазму, Тяжкий наносил гравитационные удары, Белая Дева управляла температурой. Рэндо не знал, почему Лаанга назвал клинок Солнцеликим. Судя по имени, можно было предположить, что действие меча связано с массированными выбросами энергии, как у Разрушителя. Но это было не так. За гранью Четвертой магии уже нет материи и энергии, а Солнцеликий использовал Пятую.

Он был провалом в небытие.

Рассекая привычное, видимое глазу пространство, он открывал путь в тот странный мир, где дремал большую часть времени; разве один Лаанга смог бы объяснить, что происходит с теми, кто угодил в зев меча. Они просто исчезали и не появлялись более никогда и нигде.

День померк.

Армия островитян пропала.

Потом пропала половина ближней скалы. Пропала гора, загораживавшая долину от моря, и море хлынуло в проем, но волны, одна за одной, пропадали… обнажилось дно. Хараи медленно провел мечом в воздухе, зачарованно наблюдая, как в пасти Солнцеликого исчезает мир. Даже ветер стих, точно устрашился немыслимой мощи.

Отряд пеших островитян внизу в долине пропал с глаз, и там, где они стояли, разверзлась пропасть…

Пепелища домов поселка пропадали одно за другим…

Меж расходящихся скал проглядывала немая бездна, точно Бездна легенд; томительный, сладковатый как гниль ужас перехватывал горло…

— Рэндо!

Хараи вздрогнул и опустил глаза. Покоренный странной властью Солнцеликого, он слышал лишь его неживую жажду, и забыл обо всем, даже о том, ради кого пробудил меч. Маи стоял на коленях у его ног.

— Хватит, — прошептал он, глядя на Рэндо снизу вверх. — Хватит!..

Рэндо смотрел на него задумчиво и удивленно, будто не узнавал.

Маи с трудом встал. Расширенные золотые глаза его лихорадочно блестели, дыхание было хриплым и учащенным. Он крепко обнял Рэндо и, приподнявшись на цыпочки, прижался щекой к его щеке.

— Хватит, — повторял он, едва не касаясь губами его уха. — Не надо больше. Пусть Солнцеликий уснет. Убери его, Рэндо. Убери. Убери…

Когда обе ладони Хараи, пустые, легли ему на спину, Маи обессиленно выдохнул и уткнулся лицом в его плечо.

Полковник Ундори бледнеет и отступает.

— Солнцеликий, — шепчет он, но вот уже говорит громче, уверенней, думая, что нашел уязвимое место: — Ты намерен обнажить Солнцеликий, Рэндо? Против кого — и ради кого?!

— Не только обнажить, но и пробудить, — меланхолично говорит губернатор. — Я вышвырну тебя из этого мира. Он станет чище.

Заклятия на клинке горят все ярче. Меч по-прежнему выглядит как обычная полоса стали, но силы, окружающие Высокого Харая, становятся подобны горячим вихрям, ураганам, плотным как камень.

На глазах умаляясь, уходя в ничтожество, дрожа, Желтоглазый делает шаг назад.

Еще один.

И еще.

Злой бог может использовать против доброго все оружие коварства и подлости, но добрый бог все равно оказывается сильней. С высоты огромного своего роста Харай смотрит на бывшего друга, и на лице его не страдание, а безразличие и усталость. Крепость любви, много лет господствовавшая над его благородной душой, пала.

— Нет, — говорит Маи. — Рэндо…

— Что?

— Я понял. Остановись, дай сказать.