Сергей Карпущенко: Месть Владигора

Но вот мало-помалу стеклись к Пустеню дружины и рати плусков, гарудов, коробчаков. Чтобы чинить порядок в подошедшем войске, Грунлаф отрядил военачальников особых. Они знали, кого временно расставить по ближним деревенькам, кого ввести в Пустень и там распределить по домишкам купцов, ремесленников, по жилищам всякого городского люда, чтобы и воинам и их коням давался корм, чтобы не тесно было и не холодно. Строго-настрого торговцам пустеньским запретил торговать медом, брагой, крепким пивом, предупреждая этой мерой гульбу и драки людей ретивых, готовых перед походом повеселиться вдоволь. Также приставам своим велел следить за благочинием на улицах Пустеня, чтобы город и жители его не пострадали: не пожгли бы деревянные постройки, готовя пищу, не потаскали бы чужую скотину из хлевов, не чинили бы насилие над женщинами и девками. Обидчиков приказал хватать сразу и, зачитав указ, на площади торговой бить для примеру кнутами, плетьми и батогами — по вине и наказание. Когда же к Пустеню пришли все, кого

Грунлаф поджидал, и каждый был пристроен к месту, собрал он в горнице своей князей борейских Гилуна, Старко и Пересея, оставив за пределами дворца младших воевод, потому что только с главными вождями толковать хотел о замыслах, к походу против Ладора подвигнувших его.

Когда за столом с чарами густого меда, браги, с большими братинами пива, с угощением немалым, щедрым расселись борейские князья, Грунлаф увидел на лицах союзников недовольство, раздражение, чуть ли не злобу. К угощению почти и не притронулись они, обидев этим властителя Пустеня. Бросали на хозяина косые взгляды, тихо меж собою перебрасывались фразами короткими. Наконец не выдержал Грунлаф. По длинной бороде рукой провел, с чарой, доверху медом налитой, поднялся, отвесил гостям поклон чинный. Заговорил:

— Благородные князья и воинские предводители, на самом деле пригласил вас я в Пустень не для пира. Пир богатый мы на чужой земле устроим, когда победу полную одержим над врагом. Похоронив злодея, как дохлую скотину, во дворце его и развеселим мы наши честные, жадные до боя сердца. Сейчас же — закуска только…

Чару поднес к губам, приглашая и других князей последовать его примеру, но лишь Пересей, князь коробчакский, поддержал Грунлафа. Гилун же и Старко еще сильнее омрачились, а гаруд Гилун ковш свой даже отодвинул, что не осталось незамеченным Грунлафом. Встал Гилун. Был он роста невеликого — Грунлафа едва ли не на голову ниже. Узким плечам его ширины не прибавляла мантия, стянутая на правом плече богатой золотой запоной, но во взоре виделось столько упорства, мужества и гордыни, что, казалось, тронь его сейчас хотя бы словом, брось в сторону его взгляд косой, и тут же удар меча будет ответом, какой бы статью богатырской ни обладал обидчик этот.

Сказал Гилун:

— Закуска, говоришь? Нет, что-то не больно похоже на закуску, Грунлаф, то, чем потчуешь ты нас сейчас. Видно, умаслить хочешь, да только, скажу я тебе, не по празднику яства — скудноваты.

Грунлаф вспыхнул:

— Повара мои в Борее лучшими всегда считались, а меды такие трудно во всем Поднебесном мире отыскать. Постой, дай переменю. Есть еще в запасе!

Гилун с насмешкой рукой махнул:

— Да уймись ты, Грунлаф, уймись! Будто невдогад тебе, о чем я толкую. Если б даже кучерской едой, потрохами с кислым пивом, накормил и напоил меня, и тогда бы я тебе ни слова не сказал, благодарен остался бы. О походе, который ты затеял, я речь веду и размышляю так: выгоды войны против Синегорья, с которым в мире мы уж третий год, не вижу!

— Как не видишь? — нахмурился Грунлаф. — Еще отец твой благородный Шипка и дед твой же Братила бились с синегорцами и именно потому считали счастливыми годы своих княжений. Синегорцы — наши заклятые враги, и если всего два года живем мы в мире, то это ни о чем не говорит: не о борейцах ли памятуя, измыслил Владигор новое оружие свое, самострел?! Хвала Перуну, что хитростью нам удалось тайну ту открыть и теперь всяк может делать самострелы да и стрелять из них!

Гилун недовольно передернул плечами:

— И вновь ты напраслину городишь, Грунлаф! Если бы против борейцев замышлял князь синегорский применить свое оружие, так не прибыл бы к тебе, не представил его на всеобщее обозрение у врагов своих! Ты, Грунлаф, о сем и не говори нам. Сам знаешь, что не в самострелах дело. В поход же ты нас с собой позвал по такой причине: сам Кудруну-дочь в Ладор отправил с уродом мужем, мечтая захватить чрез эту хитрость все Синегорье, к рукам его прибрать! Что, поделился бы ты после с гарудами? С плусками бы поделился? Выдал бы землицы синегорской коробчакам? Нет, все мимо нашего носа бы пронес! А теперь, когда дочь твоя неведомо от чего скончалась, может, и не от злой руки, не от беды, а от болезни, в которой Владигор не виноват совсем, ты кличешь нас: идите, союзники, будем Синегорье воевать! Вот и скажи: по старинным ли обычаям, по доброму ли к нам расположению к себе зазвал? Что получат плуски, гаруды, коробчаки от военного союза с игами? Если полагаешь, что обиду нанесли тебе синегорцы, так иди на них со своей дружиной, со своим ополчением. Мы-то здесь при чем?