Сергей Карпущенко - Месть Владигора

Но еще ниже склонилась перед Грунлафом плешивая голова Хормута, точно старый вояка подставлял ее под удар властелина. И удар этот уже готов был последовать, потому что понимал князь, отчего молчит Хормут.

Быстро нагнулся властитель игов, поднял меч воеводы, взмахнул им над повинной головой Хормута, но голос одного из дружинников остановил Грунлафа:

— Благороднейший, постой! Не спеши отправить славного Хормута к теням предков. Лучше выслушай его — неповинны мы все…

Грунлаф медленно опустил меч и глухо проговорил:

— Пусть за мной идет. Суд над ним чинить буду. Если сыщется на нем вина, то и вы все головы лишитесь. Напрасно в Пустень ехали.

Когда Хормут, все такой же понурый, оказался в теплой горнице башни, льдинки на его панцире превратились в капли, струйками стекавшие на штаны и сапоги. Воевода бессильно опустился на лавку. Не дожидаясь, покуда Грунлаф повторит вопрос, он, отводя глаза, сказал:

— Наполни, Грунлаф, печалью и скорбью свое сердце. Нет на земле дочери твоей Кудруны, но нет и вины на мне, на всех нас…

Грунлаф, успевший подготовиться к тому, что услышит самое худшее о дочери своей, тяжело задышал и закрыл глаза рукой. Слезы блестели между пальцами его, но рыданий не слышно было. Наконец он убрал ох лица руку и сказал:

— Ну, говори, говори мне всю правду, Хормут. Ничего не утаи от меня, иначе… иначе вся Борея, нет, весь Поднебесный мир содрогнется, узнав о том, какую я для тебя измыслил казнь. Лицом к лицу с телом мертвым привязать прикажу, с полуразложившимся, зловонным, чтобы гнили вы так вместе!

Хормут, не страшившийся в бою ни меча, ни палицы, ни роя стрел, при упоминании о такой ужасной казни затрепетал. Даже Грунлаф увидел, что по всему телу воеводы сверху вниз прокатилась волна дрожи. Так спокойные воды вдруг, бывает, взволнуются на несколько мгновений от внезапно налетевшего ветра. Хормут вновь пал на колени, схватился руками за сапоги сидевшего Грунлафа, начал было целовать их, но вскоре понял, что унижением он делу не поможет. К тому же ощущал он правоту свою.

Вначале еле шевеля губами, а потом все смелее, тверже стал повествовать он обо всем, что наблюдал в Ладоре. Поведал о том, что народ ладорский и сама княжна Любава не захотели считать страшного урода своим бывшим князем и тот, обидевшись на всех, уехал.

— Ну, об этом я знаю, — прервал воина Грунлаф. — Того мы и ждали. Удалось ли убедить синегорцев, что не Любава, а Кудруна, жена Владигора, должна Ладором править?

— Да, князь благороднейший, удалось как нельзя лучше! Крас был велеречив и убедил всех, что не сестра правительницей быть должна, а дочь твоя, Кудруна!

— Дальше, дальше! — торопил Грунлаф. — Что после-то случилось?

— А потом вслед за уродом Владигором, или как там его звали, за одну ночь исчезли из ладорского дворца Любава и Кудруна. Куда уехали, никто не видел.

— Ну а ты посылал на розыски людей? — возвысил голос повелитель игов. — Пытался узнать, где дочь моя?!

Хормут закивал:

— А как же! Во все стороны послал разъезды из дружинников самых добрых, верных, но все назад воротились ни с чем! Как в воду канула Кудруна!

Грунлаф, тяжело опираясь руками о колени, приподнялся, подошел, сгорбясь, к лавке, на которой сидел воевода, спросил, приблизив свое лицо к его лицу:

— Так почему ж ты сразу не сообщил мне об исчезновении Кудруны?

Хормут смело взглянул на Грунлафа:

— Надеялся, что вернется дочь твоя! Служанка, с которой уехала она, во дворец воротилась, рассказала, что… что выхаживать осталась княгиня мужа своего в лесной хибаре.

— Урода-то?! — задохнулся от удивления Грунлаф.

— Да, урода. Говорила она еще, что госпожа ее по любви большой его искать поехала, чтобы быть с ним вместе. Вот и осталась там, в лесу.

Грунлаф не был бы так сильно поражен, если б перед ним сейчас явилась тень его отца. Слышать о любви красавицы Кудруны к страшному уроду было дико, странно. Впрочем, князь прожил долгую жизнь и немало слышал о чудачествах женщин, способных, несмотря на свое знатное происхождение, воспылать нежной страстью к конюху, повару, даже уроду. Выходило, что и Кудруна была охвачена точно такой же пылкой любовью к тому, кто назывался ее супругом, хотя Грунлаф не решился на обычные брачные церемонии — не было ни осыпания зерном новобрачных, ни выкупа невесты, ни пира, ни бани для молодых, ни стаскивания невестой сапога с ноги суженого своего.

— Но говори же, что было дальше?! — нетерпеливо воскликнул Грунлаф.