Вячеслав Касьянов - Искушение святой троицы

Кое-как успокоившись, он с изумлением вспомнил, как только что летал по черной комнате или чем бы ни было это помещение, и воспоминание вызвало в нем неудержимую тошноту. Он задыхался. Его тяжелое дыхание отдалось шелестящим эхом, вызвав некоторое волнение в сонме светящихся точек. Слава с опаской оглядел сомкнувшуюся вокруг него хаотически мерцающую сферу, перемещения точек в которой, казалось, не сулили ничего хорошего. Отвратительное липкое чувство ужаса вновь стало овладевать им, и ему очень захотелось закричать или заплакать. Глаза страшных обитателей комнаты были теперь рассыпаны повсюду, как будто он очутился в самой гуще Млечного пути; но эти глаза не были холодны, как звезды: они смотрели на него жутко, хищно…

Слава вдруг наткнулся на мысль, которая почему-то не приходила ему в голову раньше: а что, если двигаться по трубе в какую-нибудь сторону до тех пор, пока не доберешься до конца? Ведь должен же быть у нее конец. Может даже, труба приведет его к выходу на поверхность. Слава немного воспрял духом. Он уперся руками в перекладину и передвинул зад как можно дальше в сторону, потом еще, потом еще… Ладони сводило холодом, но на этот раз менее мучительным, чем раньше, потому что теперь ему не нужно было держаться за трубу постоянно. Но примерно через час черепашьего передвижения он сдался: силы его были истощены и надежда в очередной раз пропала. Сфера светящихся глаз, казалось, бесшумно двигалась вслед, все больше смыкаясь вокруг него живым кольцом. Он остановился в отчаянии. К горлу подкатил комок: он ощутил себя маленьким, жалким и беспомощным, и ужас, который вселяли сияющие точки, скоро стал запредельным. Вдруг Слава словно заново увидел безбрежную, холодную, угрожающую тьму; светящиеся яростью зрачки; вспомнил, в каком фантастическом месте находится и что назад может совсем не вернуться. Это последнее предположение показалось особенно мучительным, когда он вспомнил Лешу и Диму, Одинцово и солнечный свет. Хотя его друзья, если судить по географии его безумного падения, должны были находиться не так далеко отсюда — где-то наверху, может в сотне метров, может, в нескольких километрах — сам масштаб произошедшего с ним немыслимого события был столь грандиозен и невероятен, что его ошеломленному мозгу казалось, будто его приключение длится уже долгие дни: безумный черед неестественных событий был слишком велик, чтобы полностью уместиться в его голове. Нахлынувшие воспоминания, равно как очередное осмысление происходящего, родили в его душе новую тоску и отчаяние. В нем росло чувство, никогда не испытываемое им ранее, сродни, может быть, всему этому невероятному подземелью. Это чувство он и сам не до конца понимал; но оно уже не было просто паническим ужасом.

Слава, прищурившись, с ненавистью оглядел безмолвные двигающиеся точки.

— Ну, что, суки, — всхлипнул он, обводя взглядом сферу, — не надоело еще на меня пялиться? — И он даже покачнулся на своей трубе от невероятного, поразительного эха, порожденного его голосом — электронного вибрирующего звука, стрелой метнувшегося в темноту и повторившегося где-то так далеко, что Слава невольно сжался. Эффект был такой, как будто он увидел себя между двух зеркал, когда в обе стороны разбегаются миллионы одинаковых уменьшающихся отражений, уходящих в неразличимую даль. Эхо раздвинуло размеры подземелья до немыслимых пределов и спугнуло висящих в воздухе существ: они зашевелились, задвигались с места на место, фосфоресцирующие точки заметались беспорядочно, но по-прежнему не издавали ни звука. Одна пара точек отделилась от остальных и полетела по направлению к нему.

Слава, всхлипывая, сказал ей:

— Ну, и чё ты летишь, сволочь? Гла-ах-застая тварь. Ну, давай, лети, падла. Давай, давай, поближе. Я тебе щас пачку разобью. Ты что, думаешь, я тебя боюсь? Что? Я? Тебя? Боюсь?!… Ха-ха-ха! Сука, я тебе моргалы выколю, пасть порву, давай, лети сюда, я урою тебя, сволочь! — орал Слава, забыв в ярости страх и отчаяние. Совсем расхрабрившись, он ухитрился встать ногами на перекладину и чудом держался на ней, балансируя с какой-то отчаянной ловкостью. — Вонючая скотина, сволочь, дерьмо вонючее… — чудовищное эхо разносилось по подземелью, будоража глазастых существ, крошась на реверберирующие осколки. Слава кричал, как заклинатель бурь, чувствуя, что сейчас лопнет от избытка чувств. — Ну, чего ты жалом водишь, уродина? Иди сюда, я тебя на кукан натяну!. Ненав… — и тут он захлебнулся криком: невидимая тварь подлетела совсем близко, и Слава в упор узрел уродливый пеликаний клюв, яростно вытаращенные кровавые глаза, большие как блюдца, и блестящие эластичные перепонки на громадных крыльях; смоляная туша, еще чернее окружающей черноты, жутким пятном налетела на него, дохнув смрадом, и с поросячьим визгом, телом и крыльями сшибла качавшегося Славу с перекладины. Ахнув, Слава полетел вниз.