Ольга Громыко: Год Крысы. Путница

— Нет, — даже не попытался юлить путник. — Мне поручили тебя убить. Точнее, я сам вызвался.

— Ну попробуй, — криво ухмыльнулся белокосый. Правая рука у него уже давно лежала на оголовье меча и сейчас лишь стиснула пальцы.

— Не хочу, — рассеянно, как от чего-то маловажного, отмахнулся путник. — Не сейчас. Альк, мне надо с тобой поговорить.

— Не хочу, — оскалился тот.

— Даже не хочешь узнать о чем?

— У нас было семь лет, чтобы наговориться всласть.

— Ты и тогда пропускал мимо ушей то, что не желал слушать, — с укоризной заметил путник.

— Лучше бы я пропускал еще больше.

— Вот упрямец! — добродушно, хоть и с досадой посетовал странный тип. — Я же хочу тебе по…

— Значит, не сейчас? — зло перебил его саврянин. — Тогда отлипни от моей подошвы!

— Альк…

Но белокосый уже развернул корову, и Жару с Рыской пришлось сделать то же самое, так ничего и не поняв.

Догонять их путник не стал, только вздохнул вслед и головой неодобрительно покачал. Однако никто не сомневался, что так просто он не отвяжется.

Благостная улыбка покойницы припомнилась сегодня многим весчанам. Особенно когда до жеребьевки дошло. Голова сам нарвал листьев с простой и рыбьей ветлы, смешал в глубокой шапке. По виду одинаковые, по весу вроде тоже, только вторые сразу тонут.

Принесли корчагу с водой, установили посреди двора. Самую большую, чтоб всем видно было: без обмана.

— Ну что, люди добрые, тяните…

Освободили от этой чести только голову, кузнеца, мельника да лавочника, потому как без них Приболотью убыток больший, чем если бы все остальные мужики в город уехали. Трое счастливчиков, надув щеки, гордо расхаживали среди мнущихся у шапки одновесчан, упиваясь своей значимостью (ну и облегчение немалое, конечно!). Голова все равно был мрачен: овца только о своем ягненке думает, а пастух обо всем стаде. А как же общинное поле? И пруд собирались вырыть, сазанов запустить… Эх! Хоть бы жребий на какого-нибудь лентяя пал, вроде дядьки Хвеля — до обеда под яблоней дрыхнет, а после обеда на другую сторону ствола переходит, куда тень уползла. Другое дело, что он и тсарю не больно нужен, разгневается еще за такой «подарочек»…

Гонец и тсецы околачивались неподалеку, но к корчаге не подходили, чуя, что на них и так злы. Путник вообще куда-то исчез — небось к речке купаться поехал, весковый дух смывать.

— Давайте-давайте, — поторопил голова. — Ждете, покуда завянут? Колай, тяни!

— А чего сразу я? — возмутился тот, пряча руки за спину. — Пущай Ледок тянет, он ближе стоит!

— А чего я?! — Высокий тощий мужик попятился, мигом став дальше.

— Тяни, — устало повторил голова, сунув шапку Колаю под самый нос. — Первым, последним — все равно от судьбы не уйти.

Отступать было поздно и некуда: сзади сопели и подпирали так, что хоть целиком в шапку нырни. Колай медленно вытащил потную ладонь, обтер о штаны. Потянулся к шапке — но с полпути отдернул, вытер еще раз. Вокруг нервно захихикали.

Со второго раза мужик донес-таки руку, запустил. Листья были гладкие и прохладные, с мелко иззубренными краями. Черешки колкими клювиками тыкались в пальцы: возьми меня! Нет, меня!

— Хорош мять! — не выдержал голова. — Поди, не девку под одеялом лапаешь. Доставай.

Колай убедился, что щупать бесполезно, зажмурился и обреченно вытащил из шапки свой жребий.

Толпа разом перевела взгляды на корчагу и затаила дыхание. Оттертый в задние ряды углежог — плечистый, но низкорослый — посадил на плечи сынишку, чтобы тот докладывал.

— Бросай, — терпеливо напомнил голова.

Листок, крутясь, упал в корчагу. Полежал-полежал на задрожавшей воде, будто размышляя, а потом — хоп! — стал на ребро, и ко дну. Завис у него, как рыбка, превратился в тоненькую, почти невидимую сверху черточку.

— Утоп! — звонко сообщил углежогов сын.

По толпе прокатился потрясенный стон. Никто не ожидал, что первый неудачник определится так скоро.

Колай тупо хлопал глазами, сообразив, что произошло, только когда запричитала жена.

— Это все ты сглазил! — в сердцах напустился он на голову. — Заладил: тяни, тяни… Знал же, что торопливого Саший под локоть толкает!

— А трусливого в зад кусает, — продолжил лавочник под общий одобрительный хохот. Один дурной лист из шапки выбыл, чего ж не посмеяться?

— Кто трус?! Я трус?! — Колай сделал вид, что закатывает рукава, но щуплый одновесчанин и бровью не повел.

— Ох-ох-ох, нашелся вояка! Да ты только девчонку свою колотить и отваживался, и то покуда она видуньей не стала.