Максим Далин - Тракт. Дивье дитя

– Да рази я… – и рот у Фильки сам собой растянулся в улыбку. – Да нешто я не пойму?

– А раньше отчего не понимал?

Филька виновато ухмыльнулся и пожал плечами.

– Смотри, Филька, – сказал Егор, вставая и усмехаясь. – Не забудь. Обидишь лес – не по-намеднишнему отплатит.

Филька снова пожал плечами. Маланья все-таки подсунулась поближе.

– Никак, заговорил его?

– Да нет, тетя Маланья, поговорил только. Говорю ж тебе – не бесноватый он, не безумный, так это… Не вели ему на просеку ходить, а деревья в Федоровой артели рубить и вовсе не вели.

– Это чего же? – голос у Маланьи стал выше, а руки сами собой уперлись в бока. – Глызин-то в день по рублю платит! Рубль ведь! Этакие деньжищи-то! За зиму, чай, чуть не сто рублев скопить можно!

Егорка пожал плечами и пошел к двери.

– Нет, ты скажи! – крикнула Маланья вдогонку. – Ишь, шустрый какой!

– Я уж все сказал. Далее – сама решай.

И уже выходя в сени, Егорка услыхал Филькин голос:

– Ты, маменька, не серчай, а я ужо и сам не пойду.

Кажется, в ответ Маланья принялась браниться не на шутку, но это уже не имело никакого значения.

Федора в то утро предчувствия не мучили.

Снилось, правда, что-то тяжелое, сумбурное и противное, но сон забылся, распался на части, как только Федор открыл глаза. Потянулся, зевнул. Откинулся на подушку, жмурясь, попытался припомнить сон. Какие-то бородавчатые серые руки, тянущиеся из штабеля бревен. Стоило вспоминать эту чушь!

Хотя, матушка поискала бы толкование у Мартына Задеки, усмехнулся Федор и спрыгнул с кровати.

Кузьмич еще затемно поехал на прииск, оттого Федор пил чай с Игнатом. Бобылка Фетинья, дура дурой, имела, тем не менее, важное достоинство: она отлично пекла пироги и сдобные крендели с мелким сахаром. Вообще-то, цыплята тоже выходили неплохо, но цыплят Федор едал и получше, а крендели с пирогами просто не имели себе равных.

Крендель и брусничное варенье привели Федора в веселое расположение духа. В добром настроении он даже решил отложить на сегодня часть дел и навестить нынче землевладелицу Софью Штальбаум, милейшую хозяйку здешних мест, как пообещал, подписывая купчую. В усадьбе у него были дела совершенно особенные – думая об этом, Федор даже насвистывать начал. А недурная, в сущности, игра – эта Штальбаум Сонечка… груди грушами и ямочки на полненьких ручках… Ежели что, как говорит Кузьмич – Федор рассмеялся – так вот, ежели что, денежки, заплаченные за лес у Хоры, вернутся с прибылью, куда раньше, чем было намечено, да и прибыль будет куда большей…

– Игнат, седлай коней! – крикнул Федор, и добавил тише, потому что Игнат вошел в горницу. – На вырубку нынче слетаем пораньше и задерживаться не станем. Дельце есть.

– К Соньке поедешь? – осведомился Игнат непочтительно.

– К Софье Ильиничне, рыло немытое! – ухмыльнулся Федор. – Баронесса все-таки. И потом – хозяйских невест с уважением величать надобно.

Игнат присвистнул.

– Баронесса. Да уж, баронесса. Всем баронессам баронесса. Только капитала-то у нее – пшик-с!

– Пшик-с. Но земля. Земля-то здесь – золотое дно. Немец-перец знал, что делал, – хохотнул Федор, и Игнат к нему присоединился. – Укрепиться нам тут надо, – продолжал Федор уже серьезнее. – Корни пустить. А Сонька – самый случай… Ну и…

– Ну и само в руки плывет, грех отказаться, об этом толкуешь?

– Об этом. Ну ладно. Седлай. – Бросил быстрый взгляд на окно – сквозь запотевшие стекла холодное туманное утро просто улыбалось ласково. – Пойду пройдусь пока. Подышу.

Игнат кивнул и ушел. Федор накинул на плечи полушубок, как гусарский доломан. В сенях было сумрачно и пахло, почему-то, грибами, а из-за двери потянуло свежим холодом и осенней сыростью, тонким лесным ароматом. Вышел во двор – и тут же захотелось со двора на улицу.

По пустынному тракту в сторону Хоры, не торопясь, брела Оленка. Ее голубая косынка просто-таки незабудкой цвела.

Федор распахнул калитку и шагнул Оленке навстречу в тот самый момент, когда она проходила мимо. Оленка рассмеялась и шарахнулась назад в комическом испуге.

– Ахти мне! Ты что ж это, как волк, посередь улицы на людей кидаешься!?

– А пташку ловлю, – Федор ухмыльнулся и оперся вытянутой рукой о забор, преградив Оленке дорогу.

– Ну, ловец! Дай пройти-то, не замай! Больно смелый стал…

– Нельзя нам трусить, – Федор пристально взглянул Оленке в лицо – и она опустила глаза. – Струсим – глядишь, пташка опять упорхнет. Нехорошо.

Оленка фыркнула, шлепнула его по руке.