— Насколько мне известно, единственного колдуна в округе ты привел с собой, — ответствовал Арнульф. Хмель выветрился из его головы без остатка. — Первая из пропавших — слабоумная, постоянно уходит в лес, однажды провела там все лето. Вторая — родом из соседней деревни, я послал туда гонца, чтобы разузнать, не появлялась ли девушка у родителей. Третья… согласен, это уже странно. Как видишь, святой отец, мне все известно. Но я бы не стал никого подозревать в колдовстве.
— Тебе и не следует этого делать, — инквизитор провел рукой по лицу, точно вытирая пот. — Для этого есть Церковь… но вот что ты обязан знать, так это праздники, на которых гуляют все жители деревни. Известно ли тебе, что сегодня в трактире намечалось пиршество?
— Да, — нобиль расслабился, но Иеронимус этого не заметил и продолжил:
— А известно ли тебе, какой сегодня день?
— Известно, — Арнульф улыбнулся, наклонился и поцеловал руку жены. — Сегодня день, когда на свет появилась моя дражайшая супруга… и вся деревня радуется этому ничуть не меньше, чем я. Потому и празднует…
Инквизитор опустил голову: он попал впросак и не знал, что сказать. Не желая заполучить себе влиятельного врага среди церковников, Арнульф поспешил выйти из неловкого положения:
— А скажите-ка мне, отче, не опасно ли было приводить сюда это… существо?
Иеронимус поднял правую руку, показывая инквизиторский перстень.
— Он связан волей Единого, Изначального и совершенно не опасен. Мало того, он подчиняется всем моим приказам.
— Всем? — Бертрам наклонился вперед, желая рассмотреть чудовище получше. — Очень любопытно, — в улыбке Изорского нобиля проскользнуло что-то кровожадное. — И он даже в колодец прыгнет?
— Мне приказано доставить его в Вальтен живым и, по возможности, невредимым, — инквизитор посуровел. — У Церкви нет нужды в бессмысленной жестокости.
— Я достаточно хорошо знаком с делами Церкви, — улыбка Бертрама стала ещё шире. — А с вашими делами, милейший отче Иеронимус, я знаком ещё лучше. От лица моего дяди, Верховного инквизитора Жерара, интересуюсь ещё раз: так эта тварь и впрямь подчиняется всем приказам?
— Да, — сказал церковник, и что-то в его лице изменилось.
…а чудовище стояло спокойно, не шевелясь. «Интересно, — подумала Кларисса, — в Ирмегарде все чародеи такие страшные, или только этот?»
Неожиданно пленник поднял голову и встретился с ней взглядом; девушка покраснела, но не отвернулась. Глаза у существа были голубые — и, глядя в них, она вдруг поняла, что не боится его.
— В моем замке за последние два века собралась премилая коллекция, — задумчиво произнес Бертрам. — Шкуры там всякие, зубы… есть даже почти целые чучела. Моя гордость — шкура волка-оборотня, мы убили его вдвоем с отцом в день моего совершеннолетия. Надо сказать, с того времени я значительно пополнил коллекцию.
— К чему ты клонишь? — спросил инквизитор.
— У него любопытная шкура, — просто ответил Бертрам. — Мне хотелось бы заполучить её целиком… или частично. Может, хотя бы одну лапу?
Сердце Клариссы отчего-то забилось чаще.
— Эй ты, еретик! — внезапно заговорила Дамиетта. Испуганная Альма пихнула сестру локтем в бок, но девочка не пожелала умолкнуть. — Твоя шкура будет видеть над камином в тронном зале Изорского дворца… а взамен твоих голубых гляделок в неё вставят стекляшки!
Жутковатая гримаса, в которой с трудом угадывалась улыбка, исказила морду чудовища; оно тряхнуло гривой и поклонилось Дамиетте — легко и даже грациозно.
— Вы так добры, моя госпожа, — слова, сказанные хриплым голосом, были отчетливо слышны каждому, кто сидел за высоким столом. — Но даже оттуда я буду видеть вас…
Девочка издала возмущенный возглас, по залу прокатился шепоток — и в этот же момент нобиль поднялся и провозгласил:
— Полагаю, самое время прекратить этот разговор. Наш гость устал и нуждается в отдыхе… я прав?
По лицу Иеронимуса было видно, что он собирается возразить, однако уже через миг инквизитор пошатнулся и едва устоял на ногах.
— Да он же смертельно устал! — Эуфемия всплеснула руками. — Мой долг хозяйки обязывает относиться к каждому гостю, как к родственнику. Пойдемте, отче…
…трактирщик Лисс долго пил со слугами и домой попал только к рассвету.
Скрипач поначалу скромно ютился в углу, а потом заиграл — и с этого момента все в зале слушали только его одного.
Читать дальше