Часть оштукатуренной стены пестрела свежей росписью, три корабля из двенадцати плыли по волнам. На палубах стояли капитаны в окружении команд, и, презрев историческую правду, несли на себе гербы и очевидные признаки дареной крови.
Рано утром наемные рабочие оштукатурили полосу, и штукатурка до сих пор оставалась влажной. Успею, думал Рамиро, критически разглядывая сделанное. Даже скалывать завтра не придется.
В четыре руки они споро нанесли припорох, потом Ньет, поглядывая на эскиз, смешивал колера в мисках. Рамиро процарапал контур, затем принялся красить. Чувство цвета у мальчишки оказалось отменное, он ни разу не ошибся. Если парню к тому времени не надоест, предложу ему расписывать декорации. За четыре дня они вдвоем сделали больше, чем Рамиро с толпой бестолковых студентов за неделю.
Ньет вдруг поднял голову и прислушался.
– А... господин День обещал приехать сегодня?
Рамиро, уже щелкнувший зажигалкой, погасил огонек и поглядел озадаченно.
– Вроде нет, не обещал. Хотя он знает, что я тут работаю.
– Сюда идет кто-то... из сумеречных.
– Неожиданная ревизия. – Рамиро поднялся, сунул в карман папиросы и зажигалку. – Ну и слух у тебя, дролерийские шаги расслышал. Или это машина подъехала?
– Машина остановилась за воротами. А сумеречный сюда идет.
Ньет отставил бутылку и подобрался. Как-то вдруг уменьшился, отъехал по газетам к стенке. Рамиро повернулся к двери.
В проеме нарисовалась высокая легкая фигура. День, в костюме из некрашеного шелка-сырца, шикарный, как всегда, стремительно вошел в залу, прошагал по газетам и остановился напротив Рамиро. Но смотрел он не на него, а на мальчишку, нахохлившегося в углу.
– Здравствуй, ясный, – поздоровался Рамиро, чувствуя себя неловко, и не понимая, где засада.
Приветствие проигнорировали.
– Интересно, – угрожающе тихим голосом проговорил День. – Что делает в моем доме эта жаба?
В минуты гнева длинные вишневые глаза дролери становились пурпурными, как вино на просвет. А зрачки сужались в маковое зернышко. От него просто несло холодом, аж мурашки по коже побежали. Какой-то изысканный прохладный парфюм только добавлял эффекта.
– Парень помогает мне в работе. Я его нанял. Его зовут Ньет. – Прищуренные от ярости глаза обратились к Рамиро. – И, пожалуйста, День, не надо обзываться.
– Я вижу жабу, – процедил День. – И называю ее жабой. Я вижу болвана, и называю его болваном. Вы болван, господин Илен.
– Спасибо, Денечка, давно не слышал от тебя ласковых слов.
– Не обляпайся. Одиноко стало? Зверушку себе завел?
Рамиро скрипнул зубами, но сдержался, промолчал. Он опустил глаза и смотрел теперь на бриллиантовую заколку с цепочкой, скрепляющую шейный платок цвета сливы.
Он все еще надеялся разойтись миром.
– Пусть ЭТО, – тонкий палец с полированным ногтем ткнулся в Ньета. – Пусть ОНО проваливает. Продезинфицировать залу. Хлоркой.
– Мы закончим работу и уйдем.
– ОНО умеет работать?
Ньет молчал, слава идолам. Но во взгляде ясно читалось все, о чем он молчал. Чертов Денечка, думал Рамиро. Принесла тебя нелегкая! Предупредил бы, что приедешь. На полработы не смотрят, так какого ляда ты приперся?
– Представь, он прекрасно работает. Очень мне помогает. И с ним штукатурка не сохнет.
– И пиво всегда холодное! – Взвизгнул дролери. Выдержка подвела, голос сорвался. – Ты! – острый кулачок врезался Рамиро в грудь. – Человечий придурок! Дубина! Я вожусь с тобой, а ты... маляр несчастный!
Оглядел петли ненужного уже крафта, сваленные у стены, ряды банок с пигментами, миски с колерами, разбросанные кисти, ведро с водой, хлеб на газете, колбасные кожурки и яичную скорлупу – и скривил красивое свое лицо.
– Пикник устроили. Забавы на лужайке.
– День, послушай...
– Иди на хер.
Но пошел он сам, развернулся и пошел. Вымелся из залы, только газеты взвихрились.
Рамиро, наконец, выдохнул.
Пауза. Еле слышно пошевелился Ньет в своем углу.
– Извини, парень, – покаянно попросил Рамиро. – Не ожидал я, что День так из-за тебя взбесится.
– Вообще-то... – Ньет покашлял, видать, у него горло от злости пересохло. От злости и невысказанных слов. – Мне показалось, он из-за тебя взбесился.
– Ну да, что тебя приволок... Черт, как нехорошо получилось. Ладно, побесится, остынет, ему вечно вожжа под хвост попадает.
Рамиро достал папиросу и сунул в зубы. Руки трясутся. Чтоб тебе до вечера икалось, друг дорогой. Вот же характер! Войну прошли – кремень напарник был. А как мир настал, прям подменили. Капризничает, указывает, попрекает, не то сказал, не тем боком повернулся. Цензура, иттить.
Читать дальше