Ярослава Кузнецова - Химеры

– Она не хочет никого другого.

– Шантажистки. – Рамиро сломал папиросу и поднялся. – Я не собирался все лето торчать в городе. У меня пропасть работы в Вышетраве.

– Прeмьера назначена на пятое сентября. Времени достаточно, Рамиро. Когда ты хочешь, ты работаешь очень быстро.

– Я люблю бездельничать.

Лара торжествующе улыбнулась Рамиро в спину – она победила.

– Ленивый гений, – крикнула она. – Я приеду на неделе, обговорим детали. Расскажу подробно. Не вздумай сбежать!

Рамиро толкнул дверь и вышел в полутемный холл. Ковер под ногами, череда хрустальных люстр. Стертый мрамор ступеней.

Лето на приморской вилле, где никого, только сторож и садовник, работа в охотку прохладным утром, и – долгий день и вечер на пляже или в кафе на террасе, под соснами... Эх!

Креста до сих пор заставляет мужчин совершать безумства. Даже собственного племянника.

Вишни в цвету на площади с фонтаном. Рамирова машина – длинная, тяжелая «Фриза», похожая на баржу – дожидалась хозяина у кромки тротуара, рядом с театральной тумбой. Нагретая кожа сидений сбрызнута белым крапом лепестков. Крышу у «фризы» Рамиро отвинтил еще вчера, и теперь она украшала антресоли лиловым горбом.

В цветущих ветках орали воробьи. Проспект был пуст. Полдень.

Рамиро плюхнулся на горячее сиденье и, наконец, закурил.

– Господин Илен, угостите?

На ярком солнце Десире кажется еще более чужой и холодной. Словно призрак ушедшей зимы. Того и гляди развеется.

Девочка-химерка. Молодежи положено шуметь, шалить и радоваться жизни, а не изображать изможденных вурдалаков. Красивая же девчонка. Зачем нарисовала себе провалившиеся щеки и глазницы?

– Тебе нельзя курить. Ты же танцуешь.

– Пока можно. После двадцати брошу.

Рамиро усмехнулся. По мнению соплюшки, до двадцати – еще целая вечность. А после двадцати – старость, и придется беречь себя.

– Нет, – сказал Рамиро. – Не угощу. Твоя мать меня захомутала, и я буду мстить.

– Моя мать обвела вас вокруг пальца.

Девочка обошла машину, легко вскинула ногу в полосатом гетре и перешагнула дверцу. Опустилась на просторное пассажирское сиденье рядом с Рамиро – как бабочка, ей-богу.

– Она не договаривалась с госпожой Кариной. Пока. Ей нужна была козырная карта – ваше согласие. Теперь госпожа Карина стряхнет нафталин и возьмется ставить спектакль. Раз уж вы согласились, как же она вас бросит?

– Ах ты, дьявол! – Восхитился Рамиро. – Вот же интриганка! А ты зачем ее мне сдаешь?

Десире пожала плечами.

– Вы такой наивный. Вас легко обмануть. Театр – змеюшник, вы забыли?

– Забыл, – признался Рамиро.

Девочка бледно улыбнулась.

– Будьте осторожны. Когда даете обещания. – Она помолчала и добавила совсем тихо: – Холодный Господин все слышит.

Уставилась перед собой на дорогу, нахохлилась и замолчала. На тонкое запястье намотан шнурок, на шнурке – какая-то костяная штучка. То ли свисток, то ли брелок.

Рамиро метко попал окурком между прутьев канализационной решетки.

– Очнись. Тебя подвезти?

– Нет, у нас репетиция.

Взмах полосатой ноги – и девочка медленно бежит назад, плывет, не касаясь асфальта. Белесая, в черных пятнах, ночная бабочка. Между цветущих деревьев, к белым колоннам театра под золотой драконидской колесницей.

Мир наискосок перечеркнут радугой, неколебимо стоящей над фонтаном.

Рамиро пожал плечами и поехал в библиотеку.

Дня три всего, как пригрело солнце. Поздняя весна. Вернее, и весны-то нет никакой, сразу лето случилось. Редкие прохожие на бульварах ошалело глядели в небо и улыбались. Кто-то недоверчивый не расстался еще с зимним пальто, кто-то, в безмятежном восторге, вышел в белой маечке и сандалиях на босу ногу. Пахло пыльцой и новой, только-только появившейся пылью, горячим асфальтом и водой.

Рамиро свернул с бульвара на Четверговую площадь, проехал еще немного и остановился на углу Семилесной улицы, у здания Библиотеки Изящных Искусств, что напротив Института Истории и Архивов.

– Ого, повылезли как грибы, – сказал он сам себе, рассматривая темные фигуры, облепившие балюстраду историко-архивного и портик библиотеки. Под ало-золотым щитом «Представительство Плазма – Вран» на крыше соседнего особняка сидело человек десять – на самом краю, на корточках, в ужасно неудобных позах.

Вот они, химерки, братцы и сестрицы загадочной Десире. Зимой они толклись в кафе, в подземных переходах и в вестибюлях метро. А как потеплело – вылезли на улицу и забрались повыше. Чисто горгульи, сидят под солнцем, черные, белесые неподвижные.