Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

Шофер вылез из машины, потоптался, согреваясь:

– Точно. Девонек, чтобы свеженькие и чтобы не заиндевели, а прямо так… с морозцу, – он засмеялся, – с ветерком под ясны очи и остры зубики…

– Орфеанум, – хмыкнул один из "псов", – их там воспитывают… – ух. Долг… осанка, все – ради вскормившей, воспитавшей их планеты…

– Я пошел, – сказал я.

– Давай, – вздохнул старший из "псов" и, спохватившись, исправился: – Давайте.

Передо мной был узкий округлый проход, ощеренный белыми сталактитами.

Снизу было черно и как-то… вздуто.

Я наступил на черный пол прохода под ощеренными, ряд за рядом, белыми сталактитами – и едва не отдернул ногу, во всяком случае, изумленно оглянулся.

Пол пружинил, словно батут, слоно резина, наполненная воздухом, или плоть живого существа.

Белые клыки сверху чуть задвигались, словно угрожали проткнуть меня, любого, кто рискнет пройти под ними.

– Иди, иди, – уже не таясь, насмешливо произнес старший "пес".

Видимо, я нарушил еще какой-то неписаный закон, видимо, еще какая-то примета предвещала мне несчастье, иначе он не был бы так нагл.

– Иди, иди, – повторил он, – и помни: плох тот "отпетый", кто, вступив в царский коридор, оглядывается назад.

Кажется, я это уже слышал – от Мэлори? от Степана? Он тоже был очень начитан… Впрочем, все равно. Не обязательно вычитать: все хорошо придуманное, хорошо сформулированное уже было когда-то и кем-то сказано, написано… все равно… думаем, что говорим свое, а повторяем наизусть чужое…

Я шел под волнующимися клыками по прогибающемуся полу. Что-то детское, подпрыгивающее было в этом проходе… (Когда-то в детстве я прыгал на батуте на пружинящей кровати. Вверх – вниз, вверх – вниз – меня подбросило, и я с силой бровью приложился об угол, нависший над кроватью опасным утесом.) Сейчас мне захотелось потрогать, попробовать, какие они – клыки, нависшие над царским коридором. Я подпрыгнул, протягивая руку вверх, но не допрыгнул, не дотянулся. Зато когда я приземлился, пол вспучился и клык опустился до самой моей вытянутой руки. Я сжал его. Он тоже был мягок… Вот когда меня зашвыряло на черных, словно резиновых, волнах, вверх – вниз, вверх – вниз. Я потерял равновесие и, бренча, словно самовар, брошенный под откос, покатился вниз? вверх? под ясные очи того, кого мечтал убить всю жизнь. Я сжимал меч, я старался не напороться на него. Я старался не потерять его… Меня выбросило, выдавило из царского коридора на твердые плиты зала… "Наверное, – подумал я, – я выгляжу смешно".

Я поднялся, сжимая меч. Я увидел расширенное от удивления око дракона. Оно было больше меня. Оно было огромно, и веки его чуть подрагивали и помаргивали.

"Он, действительно, стар, – подумал я, – он – стар и изумлен, он не успел собраться, он не ожидал такого… Он погиб".

И я дважды ударил дракона в сочленения шеи, гигантской шеи, словно бы уходящей, врастающей в землю. Я услышал не просто взрыв, я услышал, как разламывается планета, и потерял сознание.

Было холодно. Очень холодно. Я открыл глаза. Я увидел бледное небо и замерзающую землю. Я увидел прозрачное пламя костра, и очень скоро, боком-боком, подгребая клешнями, вынырнул Тарас. На его плоской полупрозрачной спине лежала вязанка хвороста. Сноровисто и ловко он швырнул ее в костер. Искры полетели к небу.

– Тарас, – тихо сказал я.

– Ага, – подтвердил он и пощелкал клешнями, – сейчас вся нечисть из пещер и коридорчиков на божий свет выползла, такие монстры ходят – мое почтение. От Джорджи, – Тарас развел клешнями, – к Джекки. И то… умирать, так всем вместе.

– Что случилось? – спросил я и попытался приподняться. Мне это не удалось. – Что произошло?

– Да то и произошло, – хмыкнул Тарас, – что в лабораториях сплошь халтурщики, бракоделы… Наверх тебя швырнуло – ай-ай-ай, – Тарас завращал буркалами, – я думал, цел не будешь. Ничто… Оклемался. В отличие от планеты.

– Я убил дракона, – тихо сказал я.

– Умница, – я услышал смех Тараса, я увидел, как трясется его приплюснутое тело, – ты планету убил. Планета-то и была драконом. Они срослись, слились, сцепились… Вот какое дело.

Я закрыл глаза. Остывающий шар, шар, когда-то теплокровный, живой, ныне мертвый… мертвый.

– Извержения часто бывают, – услышал я сквозь тьму голос Тараса, – может, и оклемаемся. Агония длится долго. Будем надеяться.