Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

Он помолчал.

Меня одевали умело и быстро.

Потом вели по коридору. В коридор высыпали все наши. Я впервые увидел их всех в сборе…

Георгий Алоисович держал за плечи свою жену. Глафира всхлипывала.

Я испугался: "Как бы ее не заколотило…" И этот испуг, несоизмеримый с ужасом, схватившим мою душу, и с ожиданием удачи – насмешил меня.

Меня посадили в грузовик. Я мог бы влезть и сам даже в этом допотопном тяжеленном облачении, но меня подсаживали и подпихивали "псы" с предупредительностью слуг выжившего из ума господина.

Я вспомнил взгляд дракона и то, как бежал, оскальзаясь, воя, бывший "отпетый", просто "вонючий". Я чуть было не подумал: "Вот я", но смирил себя, запретил думать об этом – так.

"На самом деле еще ничего не решено. Еще ничего, ничего не решено".

Я поднял забрало.

Грузовик мчался пока знакомыми улицами.

– Я гремлю, как лавка скобяного товара, – повторил я читанную где-то шутку.

"Псы" молчали – и я понял, что здесь не нужно шутить, лучше молчать.

Молчать, впрочем, всегда лучше…

Грузовик затормозил, остановился.

Я увидел пальцы, схватившиеся за борт грузовика, а потом я увидел начальника школ. Он стоял на колесе и заглядывал в кузов.

– Джекки, – сказал он, – вот какое дело. Я знал, что этим закончится… Не скажу, что тогда знал, когда настоял на том, чтобы исполнили твое мальчишеское желание, но уж когда ты вышел от русалколовов целым, – знал точно.

Он замолчал, и я спросил:

– Ну и что?

Поскольку он все еще молчал, а время шло и "псы" нервничали, то я спросил второй раз:

– Ну и что?

Я был благодарен начальнику школ за его молчание.

Я – боялся. Сколько бы ты ни убил драконов, страх остается… Не такой, как в первый раз, другой… И от этого он еще "страшнее". Его нельзя объяснить одним незнанием. Ты знаешь, что такое дракон и что такое его убийство, но тебе все равно страшно…

И этот устоявшийся обычный страх, страх, как не в первый раз, соединяется со страхом, как в первый раз… ведь самый главный, самый, самый. Один удар – и все… И все решено, выяснено…

Может, оно и к лучшему, что здесь поражение – не смерть или калечество, но жизнь позора, вонючая стыдная жизнь труса… Хоть и в говне, а живой.

Все это надламывало душу, ныло страхом, готово было слиться в мольбу, молитву – на черта мне это сдалось? Лучше жить, просто жить…

Поэтому я был рад, что начальник школ медлит. Мне хотелось бы так и стоять, так и не ехать никуда, а просто ждать ответа…

Но "псы" нервничали, и… Мэлори, Мэлори, Мэ… (ее-то везли так же, в грузовике, только на ней не было теплой фуфайки, стеганых штанов, а поверх всего этого железного одеяния, лат – всего этого на ней не было… она ехала в пасть к чудищу в одной накидке… За всю планету – одна. Все, все были перед ней виноваты. Все. Вся планета трудилась для того, чтобы "вылепить" Мэлори, сделать ее… а после – сделанную, образованную, живую, чувствующую боль и холод – всунуть, впихнуть в пасть к жабе… Заменитель, заместитель. Она для того и жила, чтобы быть сожранной, она для того и училась петь и плясать, декламировать стихи и читать прозу, чтобы быть растерзанной, а я?..)

Поэтому я в третий раз спросил начальника школ:

– Ну и что?

Он вздрогнул:

– Ничего, Джекки, ей-ей, ни-че-го… Я не знаю, успокоит тебя это или нет… но если… если ты останешься жить… Я попрошу, я распоряжусь… Словом, ты будешь в девятом болоте… В принципе, там… хорошие парни.

– Не такие "вонючие"? – спросил я, нарушая неписаное правило. Чхать я хотел на все правила теперь, сейчас, и в особенности – на неписаные…

"Псы" занервничали. Один из них положил руку мне на плечо. Начальник школ покраснел, покачал головой.

– Ничего не боишься… Ладно. Словом, запомни… К девятому я буду приходить, Глафира… Еду принесем. Там дерутся. Ты отдавай, – начальник школ всхлипнул, – мы еще принесем…

Тут только я заметил, что он – без стека и чуточку больше чуточки под шофе.

– А где ваш стек? – спросил я.

– Э… – начальник школ махнул рукой, – Джекки, ты был самый мой любимый ученик, самый, самый… Я не знал, на что надеяться. На твою смерть? На то, что тебя ранят? На то, что ты переберешься в Контору, в "псы", в "превращенцы"? Не знаю.

Он заплакал.

Я тронул его железной перчаткой.

– А вы не спешите меня хоронить в болоте… номер девять… Я вернусь со шкурой старика!

Начальник школ спрыгнул с колеса, оступился, упал (он был хорошо пьян, а не чуточку, как мне показалось вначале), поднялся, завопил: