– Папа… извини, я у тебя еще спрошу…
– Ну, спрашивай… – я поковырял стену пальцем.
– Что это – ларва?.. Отчего она… прыгает?
– Ларва? – я вспомнил объяснения на лекциях в карантине. – Ларва – это ожившая боль спецдракона. Жизнь, – я сцепил пальцы в замок, – соединилась с болью… Ларва – это воплощенная агония… Огонь, – я разжал пальцы, – и я… Ей бы перекинуться, убить, уничтожить что-нибудь живое, и тем уменьшить свою боль… На самом деле этим она продлевает свое существование и свою боль, но ей-то откуда это знать? Ее инстинкт обманывает ее, она рвется к своей смерти, а нарывается на чужую смерть и свою боль…
– Для нее лучше умереть, чем жить?
Я понял, для чего это спрашивает Степан, сел на диване и ответил:
– Не знаю. Как я могу решать за нее? Как я могу знать за нее, что для нее лучше?
– Почему же, – Степан глядел куда-то вбок, мимо меня, – ты ведь можешь себе представить, что бы с тобой было, если бы вся твоя жизнь состояла из одной боли…
– Нет, – быстро ответил я, – боль ларвы несопоставима с любой человеческой болью, но есть и еще одно "но"… Ларва – одна, абсолютно одна. она – и ее боль. Более никого для нее нет, а мы, – я смотрел на Степана, – связаны друг с другом тысячами нитей, и я бы не решился… Нет, не решился…
– Это все слова, – вздохнул Степан, – а я вот знаю точно, что никакими тысячами нитей мы друг с другом не связаны… Вон Куродо… Он здесь был самый лучший… Что, долго ты его будешь помнить? Пока ты живешь – ты связан этими самыми нитями… Умрешь – и не останется ни ниточки, ни веревочки, что свяжет тебя с миром…
– Зачем ты мне все это говоришь, Степан?
– Затем, – Степан поднялся, – затем и говорю…Я долго… я давно, я давно хотел тебя спросить, для чего… – он молчал некоторое время, он подбирал слова и шевелил чуть расправленными зелеными кожистыми крыльями, – для чего ты выпихнул меня в этот мир, где все меня ненавидят, где я отвратителен всем – и себе, себе отвратителен…
Я подошел к Степану и хотел тронуть его за плечо, хотел коснуться того места между шеей и крылом… но Степан отскочил и оскалился.
– Не трогай, – он скрючил лапы, – не трогай меня. Ты врешь, ты лицемеришь – я же вижу: я тебе так же отвратителен, как и другим… Ты просто притворяешься.
Я постоял, подумал, потом спросил:
– У тебя неприятности в Конторе?
– Никаких неприятностей, – огрызнулся (действительно, огрызнулся – обнажил пасть, усеянную мелкими острыми зубами) Степан.
– Прекрасно, – вздохнул я, – так или иначе, а ты выбрал удачное время для разговора по душам.
– Мне надоело быть хорошим, – Степан все скрючивал и скрючивал лапы, – надоело быть старательным, думающим о других, и только о других… Все равно… Достается… хлыщу, поганцу, дураку, у которого всех-то достоинств…
Степан закрыл глаза, и я увидел, как по его морде катятся слезы…
Вошла Кэт.
– Джек, там акт оформляют, ты не мог бы с Глафирой съездить? Нужен еще свидетель.
– О, господи, – я подавил раздражение, выглянул в коридор.
Глафира в официальном костюмчике, с тетрадкой учета под мышкой и с карандашиком в руке беседовала с де Кюртисом и Георгием Алоисовичем.
– Глаша, – спросил я, – что, без меня нельзя обойтись? Возьмите Валю, в конце-то концов.
Глафира прижала руки к груди:
– Да мы Валю берем уже, но нужен второй свидетель… Георгий Алоисович – муж, – стала загибать пальцы Глафира, – квартуполномоченной, то есть мой муж, – отпадает, де Кюртис пикой тыкал…
– Черт, – разозлился я, – да кто узнает, что он пикой тыкал?
– Уже знают, – невозмутимо объяснила Глафира, – я как приехала, так сразу все и рассказала. Мне поверили, но для отчетности нужны двое свидетелей…Так что…
– Ладно, – я, честно говоря, и хотел уехать: Кэт лучше со Степаном разберется, – сейчас, подождите немного…
Я прикрыл дверь, повернулся. Кэт усадила Степана на диван, гладила по голове, успокаивала.
Я вздрогнул. Это слишком напоминало мне ту… самую сцену на другой планете и здесь, у седьмого болота…
Нечто, жившее во мне, существовавшее во мне всегда, хихикнуло, гоготнуло: "Как она может гладить эту мразь?.. Как она может любить эту зеленую тварь?.."
– Степа, – сказал я, – в жизни бывает всякое, но что бы ни случилось, помни: у тебя есть мы… Я и мама – понимаешь? Ведь это немало…
– Немало, – сказал Степа и погялдел на меня, – немало.
Я отвернулся.
В Конторе я чуть было не поссорился с Глафирой… Мне совершенно незачем было туда ехать. Вполне обошлись бы и одним Валентином Аскерхановичем. А Глафира приволокла в Контору всех. Покуда звонили координатору сектора, покуда списывали данные Куродо…
Читать дальше