Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

– Да, – с уверенностью ответил я, – это не просто приятно. Здесь иное слово потребно.

Мы насквозь прошли сожженную деревню.

Расположились в поле. Я уселся на землю. Степан, пригорюнившись, стоял рядом. Было жарко. Слышен был стрекот заик-кузнечиков. Будто они втолковывают что-то очень важное кому-то непонятливому.

– Закусим? – предложил я и вынул кусок ноздреватого мягкого хлеба.

– Нет, – печально сказал Степан, – что-то не хочется.

Он снова вскинул голову вверх, снова вздрогнул горлом.

– Как здесь страшно, – сказал он.

– Страшно? – удивился я.

То был обыкновенный средне-ино-планетный пейзаж, со взбитыми кучевыми облаками, тающими в синеве, кромкой дальнего темного леса, будто прочерченной острым карандашом, начинающими желтеть высокими травами, покорными ветру, – и если бы не сожженная, не вытоптанная за нашими спинами деревенька…

Степан выхрипнул в небо что-то гортанное, проклинающее и побежал, приминая траву своими голенастыми, наполовину птичьими, наполовину ящериными лапами.

Он разбегался для полета. Наконец толкнулся, распахнул крылья, сильно взмахнул ими раз-другой и – взлетел, взмыл.

Я залюбовался его полетом. Это безобразное, отвратительное существо (плоть от плоти…к ровь от крови) в этот именно миг взлета-"взмыва" сделалось прекрасно, как может быть прекрасен самый древний живой полет… В конце концов, ящеры научились летать раньше людей… И птицы скорее признают своих в драконах, чем в людях.

Кренясь на одно крыло, взрезая чужой воздух, как ножом взрезают прозрачную прочную ткань, Степан описал дугу и теперь возвращался ко мне. Он не вовремя сложил крылья и неудачно приземлился, проехал когтями по земле.

– Не ушибся? – заволновался я.

– Ну что ты, – Степан оскалился, улыбаясь, – что ты?

За ним тянулась полоса взрыхленной земли.

– Тебе понравилось летать? – спросил я.

Степан разжал когтистую лапу, поводил ею в воздухе.

– Другое слово. Как ты мне объяснял про шметтерлинга? Иное слово… Не понравилось. Слишком страшно, чтобы понравиться, – он помолчал и добавил:- Я видел шметтерлинга… Он меня тоже видел…

Я встал и скинул огнемет с плеча.

– Так он здесь будет?

Степан повел крыльями.

– Во всяком случае, он поднимался в воздух.

– Ну и отлично… Значит, как я тебе и сказал. Главное – его не бояться.

– Я и не боюсь, – сказал Степан и резко, с болью, мной прежде у него не замечаемой, добавил:

– Чего мне его бояться: Ворон ворону глаз не выклюет, верно?

Я не успел ответить.

Шметтерлинга нельзя подстреливать в полете. Не потому, что это запрещается инструкцией, а потому, что это запрещается полетом шметтерлинга и строением его тела. Он закован в броню, в панцирь. Любая пуля, любой сноп огня только скользнул бы по его панцирю, не причинив вреда, раздразнив летающего остроклювого монстра.

Я увидел сверкание чешуи шметтерлинга, он кружил над нами, высматривал, присматривался.

– Взлететь? – спросил Степан.

– Не надо, – сказал я. – в небе он скорее разберется, что ты не… – я усмехнулся, – ворон…Ты гляди, какие он фигуры высшего пилотажа выдает…

– Да, – тихо выговорил Степан, – как… красиво…

Шметтерлинг почти не махал крыльями, он распластывал их так, точно хотел обнять землю, и скользил по небу сверкающим острым ножом; порою он сильно взмахивал крыльями, потом складывал их и превращался в рвущий воздух в клочья, отливающий золотом снаряд, в сияющую ракету.

– Если он так умеет летать, – совсем тихо сказал Степан, – для чего ему убийства, кровь, власть над другими, способность причинять им боль?

– Он не понимает, что это так здорово, так счастливо – летать, – объяснил я, – для него это – как дышать, как есть…

– Нет, – возразил Степан, – ты, папа, не можешь об этом говорить…Ты ведь не летаешь… А я летал… И я могу сказать, что это – совсем не то, что дышать или есть.

Шметтерлинг камнем упал вниз – и приземлился шагах в десяти от нас.

Он стоял, приминая траву, вонзаясь когтями в покорную ему землю. Он чуть расправил перепончатые крылья, выпятил грудь – древняя хищная птица, знающая радость полета и сладость убийства.

Он чуть приоткрыл длинную пасть, усеянную мелкими зубами, – и я ужаснулся тому, как он похож на Степана…

– Иди, – шепнул я, – иди… – и, не таясь, вскинул огнемет.

Степан неуверенно, осторожно пошел вперед.

Шметтерлинг выкрикнул нечто гортанно-радостное, шире-шире распахнул крылья, так что перепонка, казалось, готова была лопнуть, и сквозь нее, как сквозь полупрозрачную ткань, стал почти виден далекий лес…