Денис Чекалов - Монета желания

Купец остановился, чтобы лучше рассмотреть рисунки. Кое-где неизвестный мастер использовал камни самоцветы. Клыков всматривался в цветы и ему показалось, что за ними кто-то прячется и внимательно рассматривает вошедшего, но только с той, другой стороны, — из-за узоров. Григорий был почти уверен, что если долго смотреть на украшения, то они принимаются двигаться, листочки колышутся на ветру, а нежные цветы прячут головки от нескромного взора.

«Чертовщина какая-то, надо ж такому померещиться», — чертыхнулся купец и перекрестился.

Он распахнул незапертую дверь и очутился в комнате, которая без сомнения принадлежала дочери Дормидонта Никифоровича, сгинувшей вместе с отцом и его страшным богом.

Сначала Клыков решил приказать Федотке комнату очистить от вещей девки-бесовки. Но потому раздумал. А вдруг глупый корочун уничтожит одну-единственную зацепку, которую он уже не надеялся найти.

Но в целом, дом пережил прежнего хозяина и теперь заискивающе смотрел на новых жильцов. Они обещали освещать его и разводить огонь, выпекать хлеб и хлопать дверьми. Дом истосковался по людям и был рад, что одиночество окончилось. Вот только надолго ли?

— Хозяин, вы только поглядите, на полы, они небось из дубовых досок сделаны. Здесь же печей сколько, а вы разрешите все растапливать или только у вас в спальне? — волновался Федотка.

Клыков знал, что его подручный за годы службы привык к теплу. В хозяйских покоях в трактире, он всегда приваливался к теплому запечку, грея спину и ноги.

Теперь же при виде нескольких изразцовых печей, которые обещали ему приятную истому длинными, морозными ночами, Федотка страшно разволновался. Вдруг не позволят ему печи топить, тепло разводить. Хитроватый корочун скорчил озабоченную физиономию и сказал, что где-то слыхал, будто бы нужно непременно протапливать, чтобы плесень не завелась. Сказав это, он подобострастно принялся заглядывать в лицо Клыку, чем-то напоминая большую лохматую, избалованную собаку.

— Ладно, топи, сколько считаешь нужным.

— Ой, — хрюкнул от радости Федот, — завтра же пойду, проверю запасы дров, заживем в новом доме.

Не то, чтобы ему не нравился их прежнее жилище, но почему-то пугала близость лугов, а особенно кладбище. Глядя, как радуется корочун, Клыков неожиданно обозлился. Но ему не хотелось портить настроение верного слуги.

— Иди, ищи себе место, где сегодня спать будешь, — приказал он Федоту. — Я пойду в покои Дормидонтовы. Не мешай мне. Завтра будем здесь все обустраивать.

Медленно Григорий стал подниматься по широкой лестнице в спальню бывшего хозяина. Открыл двери и тяжело уселся на мягкую пуховую кровать.

Сразу вспомнилось, как возродилась надежда на возвращение домой. И чем все закончилось.

Он лег прямо в сапогах на шелковые простыни и задремал.

Приснился ему странный сон. Будто бы входит в комнату старая монашка. Лицо изрезано морщинами, уголки губ опущены, глаза потухли. На нее упал луч света, и сквозь пергаментную кожу, в потухших старческих очах мелькнул образ красавицы, хозяйской дочки. Мелькнул и пропал. Ведьма как-то отвратительно улыбнулась, стала грозить ему иссохшим кулачком и что-то приговаривала.

Клыков никак не мог понять, что она говорит, но знал, — это очень важно. Подошел поближе к старушенции и прислушался. Но та продолжала бормотать неразборчивую глупость.

— Эй, старая, — в лютом раздражении закричал Григорий, — говори по-человечески, или я тебе башку снесу.

— Башку снесешь, — ничего не узнаешь, — глумливо ответила монашка.

Волна черной ярости накатила на купца, он схватил стоявшую на полке вазу и обрушил на голову старой карги. Та осела и рассыпалась на мелкие кусочки. Потом, как живые они стали складываться в некое слово.

Григорий проснулся в холодном поту. Он замер, чтобы вспомнить, слово, брошенное ночной гостьей. Одно единственное, короткое и простое в своей холодной неизбывной обреченности, — «никогда». Ему никогда не вернуться туда, откуда он пришел. И суждено на веки вечные, до гробовой доски, жить в ином времени, с другими людьми, по другим законам. Хотя, если быть уж очень точным, именно последнее обстоятельство, не очень волновало, — Клык никогда не отличался особой щепетильностью в плане соблюдения установленных людьми или богами законов.

Григорий спустил ноги с кровати, сбросил на пол пуховое одеяло. Подумав немного, туда же отправил две огромные мягкие подушки. Решил было выпустить из них пух, но раздумал. Удивило возникшее новое чувство. Впервые наступило успокоение на душе. Он понял и принял неизбежное. От того стало легче. Раньше он жил как-то временно. Надеясь, что страшный период в жизни счастливо закончится, все вернется на круги своя. Теперь же пришло осознание, отныне и во веки веков его жизнь — здесь. И ничего нельзя с этим поделать.