Лана Тихомирова: Театр Говорящих Пауков Кукбары фон Шпонс

— Вам тяжело? — посочувствовала я.

— Мне тяжело, но я не хочу поговорить об этом, — расхохотался ван Чех, — Иди, Брижит, не беспокойся ни о чем. В сущности таких случаев, как эти двое на сотню тысяч. А на алкашей еще успеешь насмотреться.

Я очень доволен тобой.

Я вышла из больницы и пошла домой. Что-то заставило меня оглянуться у ворот. От них хорошо просматривались аллеи, где гулял Виктор. Движения его были какими-то деревянными.

— Виктор, — позвал его кто-то, видимо, из окна.

— Да, Кукбара.

— Заходи ко мне. Мне скучно.

Виктор пошел в сторону отделения.

Оказывается, они дружат… Хотя, почему бы и нет, с чего бы он ей картинки рисовал?

Все-таки они славные, оба.

Третий мой по счету день практики ничем примечательным не отметился. Когда я пришла, пальто с ангелами уже висело на крючке. А в прошлый раз он вешал его на плечики.

Я переоделась и пошла к лифту. По дороге мне встречались доктора, санитары, медсестры, больные и не очень. Какой сегодня людный день!

— У нас день открытых дверей, — радостно заявил доктор ван Чех, появившись из ниоткуда.

Я вздрогнула и поздоровалась.

— Для психиатра ты слишком нервная, — откомментировал доктор, — Держись веселей. Идем, сегодня у нас ответственный день. Буду посвящать тебя в основу метода Пенелопы. Ты же тоже гештальт предпочитаешь всему прочему?

— Есть такое.

— Вот-вот. Посмотришь, как Юнгинианские архетипы действуют на таких товарищей, как Виктор. Ему, кстати, совершенно необходима прогулка к себе. Утром он пытался повеситься.

— Господи, — выдохнула я.

— Ничего страшного, он у нас по семь раз в месяц такое вытворяет. Виктор склонен к депрессивным проявлениям, вечно пониженный фон настроения. Кажется, он был таким всегда. Мотай на ус: как правило, депрессивные люди самые веселые, а позитивные, как правило, компенсируют невроз. Самые стабильные шизоиды — с ними никогда не понятно, что конкретно он испытывает, но они определенно стабильны, да, — доктор говорил и, судя по всему, его отчаянно заносило куда-то в дебри, он сопротивлялся, но его все равно уносило.

Он задумался и почмокал.

— А какой у меня невроз? — задумчиво сказал он, — А! Ну, да… в детстве я был очень мнительным.

Я не сдержалась и прыснула, затем расхохоталась и резко же оборвала смех, не потому что ван Чех, сложив губы бантиком, смотрел на меня с обидой. А потому что я закинула голову назад и отклонилась корпусом. Меня это напугало. Все психиатры так смеются?

— Я давно хотела спросить, — сказала я, чтобы сменить тему, — а почему этот стационар называется по лечению профессиональных заболеваний, а отделения здесь… ну, так скажем, узкоспецифические…

— Была еще наркология, но ее сожгли наши пациенты, они очень не любили алкоголиков. К радости никто не погиб, — уклончиво ответил доктор ван Чех.

— Прошу прощения, что посмеялась над вами.

— Подумаешь. Я привык. Надо мной все смеются, а в сущности почему? Потому что я не боюсь признать свои маленькие отклонения. У каждого из нас есть пунктик, просто есть те, кому помощь нужна больше чем остальным, кто однажды, как Пенелопа или Виктор ушли и не могут вернуться. И если я не хочу отпускать туда Пенелопу, то Виктор сам рвется к нам сюда, к нормальной жизни. Хоть иногда ему и нравится игра во все эти куклы, императоров и прочую фигню, но зачастую он действительно рвется вернуться. Проблема в том, что он не может ничего о себе вспомнить, причем, настолько ничего, что не имеет даже собственной личности. Не хочет вспоминать или не может, в сущности, разница не большая. У него стоит очень мощный блок, за который не переступить.

Итак, хватит философии, — вздохнув, сказал доктор, — мы идем к Виктору. Ты легко внушаема?

— У меня неплохие способности к гипнозу, но внушаема ли я… я не могу сказать.

— Я посредственен в гипнозе. Но то, что я тебе покажу сегодня, это то, чему научила меня Пенелопа. Будем взламывать, — доктор потер руки и толкнул дверь палаты.

— Постарайся поучаствовать с нами вместе, — шепнул мне доктор, — Здравствуй, Виктор! Как ты чувствуешь себя?

Больной сидел за столом, опустив голову на руки. Перед ним были скомканные бумаги и несколько аккуратно разложенных белых лепестков.

— Виктор, — тихо позвала я, ван Таш не отзывался.

— Виктор, — прошептала я, не наклоняясь к уху пациента.

Больного подбросило высоко вверх, он пришел в себя и заозирался.

Мы обменялись с доктором тревожными взглядами.