Эрик Эддисон - Змей Уроборос

Кориниус осушил до дна свой кубок и рассмеялся. Легкая краска появилась на его красивом наглом лице, на щеках и бритом подбородке, ибо не было в этом зале никого, одетого богаче, чем он. На свою могучую грудь он одел камзол из оленьей шкуры, обшитый серебряными чешуйками с золотым воротником, обшитом смарагдами, а длинный плащ из небесно-голубого шелка был подбит изнутри серебряной парчой. На левом запястье сверкало массивное золотое кольцо, голову украшал венок из черных брионий и белладонны. Гро прошептал на ухо Корунду: — Он слишком быстро напился, а пир только начался. Это предвещает неприятности, ибо, когда он пьян, его неосмотрительность всегда шагает на пятках его раздражения.

Корунд что-то пробормотал про себя, а вслух сказал: — Газларк может взобраться ко всем вершинам славы и ко всем вершинам безрассудства. Нет ничего более жалкого, чем рассказ о том, как десять лет назад он внезапно решил, что вся Чертландия должна стать его владениями, а он сам — самым великим королем в мире. Он нанял Зелдорниуса, Хелтераниуса и Джалканаиуса Фостуса…

— Трех самых знаменитых капитанов на свете, — перебил его Ла Фириз.

— Воистину это правда, — сказал Корунд. — Он нанял их, и дал им корабли, солдат, лошадей и столько всякого оружия, сколько никто не видел за сотни лет, и послал их куда? В богатые и приятные земли Бештрии? Нет. В Демонландию? Даже не близко. В эту Ведьмландию, в которой он с двадцатой частью своей армии рискнул всем, потерпел поражение и погиб? Нет, но в проклятые адом дикие земли Верхней Чертландии, где нет ни деревьев, ни воды и ни одной живой души, которая могла бы платить ему дань: только странствующие банды диких Чертей, в карманах которых больше жуков, чем пенни, клянусь вам. Или, быть может, он собирался стать королем дьяволов воздуха, призраков и хобгоблинов, которых только и можно найти в этой пустыне?

— Нет никаких сомнений, что в Моруне можно найти семнадцать видов дьяволов, — сказал Корсус, так громко и неожиданно, что все повернулись в его сторону. — Огненные дьяволы, воздушные дьяволы, наземные дьяволы, если их можно так назвать, и подземные дьяволы. Нет никаких сомнений, что семнадцать их, и еще семнадцать видов хобгоблинов, и если у меня будет настроение, я назову их всех наизусть.

Мрачным и серьезным было тяжелое лицо Корсуса, с мешками под налитыми кровью глазами, отвислыми щеками, толстой и выпяченной верхней губой, и колючими серыми усами и бакенбардами. Он ел в основном то, что вызывало жажду: маринованные оливки, каперсы, соленый миндаль, анчоусы, копченые сардины, жаренные сардины с горчицей, а сейчас откинулся на подушку, ожидая соленый свиной окорок и готовясь к новым возлияниям.

— А кто-нибудь знает, — спросила Леди Зенамбрия, — что случилось с Зелдорниусом, Хелтераниусом и Джалканаиусом и их армиями?

— Вроде бы я слышала, — ответила Презмира, — что блуждающие огоньки завели их в Гиперборею, где они стали королями.

— Боюсь, сестра, что это бабьи сплетни, — сказал Ла Фириз. — Шесть лет назад я путешествовал по пустошам Чертландии, и слышал множество вздорных рассказов о них, но ни одного внушающего доверие.

И вот четверо слуг вынесли на большом золотом блюде свиной окорок, обложенный луком, ибо был он огромен и тяжел. И сверкнул свет в тусклых глазах Корсуса, когда увидел он его, и Корунд встал с наполненным до краев кубком, и закричали Ведьмы: — Песню, песню об окороке, Корунд! — Огромный как бык стоял Корунд в красно-коричневом бархатном камзоле, подпоясанный широким поясом из крокодиловой кожи, отделанной золотом по краям. С его плеч свисал плащ из волчьей шкуры мехом внутрь, снаружи обшитой фиолетовым шелком. Дневной свет почти исчез, и только свет от светильников, который пробивался через пар, поднимавшийся от множества блюд, освещал его лысую голову, на которой осталось по краям несколько седых локонов, проницательные серые глаза и длинную густую бороду. Он крикнул: — А вы помогайте мне, милорды! и если кто-нибудь не подхватит припев, я больше никогда не полюблю его! — И голосом, похожим на звук гонга, он запел песню об окороке; и все с такой силой ревели припев, что тарелки на столах тряслись и звенели: