Денис Чекалов - Френки и Майкл

– Черт, – процедила Франсуаз, осторожно выбираясь наружу. – Крокодил, которому я сделала вскрытие, тоже жил в болоте, но здесь бы и он захлебнулся.

Я посмотрел на стройные ноги девушки. Грязь поднималась почти до самых ее бедер, грозя перехлестнуть за край сапог.

– Пожалуй, я припаркуюсь в другом месте, – сказал я, подавая машину назад.

Франсуаз сложила руки на высокой груди, наблюдая за мной с нескрываемым осуждением.

Причина его состояла не в том, что я не захотел испортить дорогие, сделанные на заказ туфли и испачкать серые брюки своего костюма.

Франсуаз легко запрыгнула в джип, обдав меня мелкими брызгами грязи, и встала во весь рост на сиденье рядом со мной, уперев правую ногу в молнию моих брюк.

– Майкл, – строго сказала она. Я посмотрел на нее снизу вверх и стал открывать дверцу.

– Не имеет смысла отъезжать, – пробурчал я. – Костюм все равно испорчен.

– Майкл, – строго повторила девушка и нажала ногой чуть сильнее.

– Френки, – сказал я, – сейчас я тебя сброшу, и ты будешь вся в грязи. С головы до ног. Тогда уж тебе точно придется возвращаться пешком.

– Майкл.

Франсуаз наклонилась ко мне, сев мне на колени, нежно, но крепко обхватила мое лицо руками и повернула к себе.

– Не отворачивайся, – сказала она. Я дернул головой, высвобождаясь, и с досадой посмотрел на нее.

– Ты не поймешь, – сказал я.

– Я понимаю, – ответила она. Я покачал головой.

– Френки, я родился в богатой семье и имею все, что захочу. Ребенком мне достаточно было попросить того или другого – и я все получал. Я не понимал, как живут другие дети.

Франсуаз смотрела на меня, сузив серые глаза. Она не умеет выглядеть доброй и по-настоящему ласковой; она никогда не изображает чувства, вот почему я не сомневаюсь в них.

– Ты не должен чувствовать себя виноватым, – сказала она.

– Я не чувствую. Знаешь, одно время я был очень несчастен – я имел все и не знал, зачем мне жить дальше.

Деревня находилась в низине – не такой уж и глубокой, но после дождей здесь всегда скапливалась вода. Я не знал, высыхает ли здесь земля когда-нибудь так, чтобы по ней можно было ходить; и самое страшное заключалось в том, что жившие здесь люди привыкли к этому.

Улицы были широкими; наверное, потому что улиц не было. Приземистые дома, казалось, уже наполовину погрузились в землю. Некоторые стояли на более высоком месте, и я мог представить, как во время дождя по улице с шумом прокатываются потоки мутной воды, а дети смотрят на них из окон.

– Майкл, ты делаешь все, чтобы помогать таким людям, – сказала Франсуаз. – И с каждым днем ты делаешь все больше.

Я выбрался из машины и зашагал к деревне, стараясь, чтобы мои ноги не очень глубоко проваливались в грязь.

– Только люди здесь об этом никогда не слышали, – произнес я.

– Они узнают сегодня, – сказала Франсуаз.

Человек стоял возле дома, прислонившись к стене, он никуда не шел и ничего не делал, просто смотрел на нас.

Франсуаз смерила его взглядом и вежливо спросила:

– Где мы здесь можем найти Марию Фернандо?

Человек ответил девушке тем же, причем рассматривал ее гораздо дольше, чем она его. Затем ткнул пальцем в конец улицы.

– Крайний дом, – сказал он. – А вы не похожи на полицейских.

– Пошли, Майкл, – бросила Франсуаз и зашагала вдоль по улице.

Человек крикнул нам вслед:

– Оставили бы вы ее в покое.

Я остановился.

– Кто-нибудь беспокоил ее? – спросил я.

– Не делайте вид, что не знаете, – ответил человек. – Беспокоил.

Последнее слово он произнес как будто уже только для себя, устремив взгляд в землю под своими ногами; и больше он не сказал ни слова.

– Похоже, Марии здесь сочувствуют, – заметил я, догоняя Франсуаз.

– Не будь кретином, – ответила она. – Ее сын попал в тюрьму Сокорро.

Старая женщина вышла из своего дома, не сводя с нас взгляда. Она вытирала руки о фартук, скорее машинально, и они так и остались мокрыми.

Подойдя ближе, я понял, что она вовсе не так стара, какой показалась на первый взгляд. Страдания провели глубокие морщины на ее лице, превратив эту женщину в старуху раньше отмеренного ей срока.

Жизнь была для нее не тем, чем можно наслаждаться. Впрочем, это и не столь важно, ибо такой жизнь воспринимают либо очень мудрые, либо полные глупцы. Ее жизнь не была такой, какой можно жить; она могла только терпеливо выносить ее, как выносят боль, и только смерть была избавлением от такой жизни.

Ее сын оказался в тюрьме Сокорро; сама же она билась в жизненных тисках с рождения.