Мария Капшина - О верности крыс

Не в том беда, что ходят слухи. Беда в том, что они могут быть правдой. Серый палач ол Каехо вполне мог убить свою жену — не из жадности или амбиций, а просто так.

Поднимаясь по обрыву от воды, чтобы выйти на мост, Вен вдруг отчётливо вспомнил, как отец брезгливо роняет в её адрес "курица". Вен оскользнулся, упал на колено и ладонь, до крови содрав ладонь о щебень. Вернулся к воде, сосредоточенно вымыл руки и поднялся на берег — на этот раз без приключений. Посредине моста он вдруг подошёл к перилам и остановился, положив локти на старый, тёмный от времени брус. Каменная опора, одна из тех, на которых лежал брус, нагрелась за день и теперь охотно отдавала ногам тепло, даже сквозь плотную ткань штанов. Вода Керры темнела по мере того, как надвигалась ночь, и скоро казалось, что опоры моста моет чёрная тушь. От неё тянуло холодом. Стемнело уже окончательно, Вен с неожиданной злостью оттолкнулся от перил и пошёл к замку. По Кааго он прошёл торопливо и не поднимая головы, взбежал по ступенькам к себе, завалился на кровать, не раздеваясь, и попытался уснуть.

Снился ему с издевательской ясностью птичник, залитый грязью и кровью и засыпанный пером. В грязи лежала лицом вниз мама, а отец, весь в светлом, охаживал её палкой. Найша не шевелилась, и видно было, что лежит она уже давно, и платье и волосы насквозь пропитались грязью. На лице отца было написано глубокое моральное удовлетворение, и он почти мечтательно улыбался на каждый удар.

Вен вскочил с постели в холодном поту, и проснулся уже стоя, дрожа и судорожно хватая воздух. Из узкого окна падал нарезанный на полосы лунный свет. Ррагэи Таввет с его рассказами!

Вен переступил на холодном полу и поёжился. Представил: подойти и спросить: папа, правда ли, что ты её убил? И что тогда? Промолчит и отведёт глаза? Скажет "нет", а ты поймёшь, что он соврал? Или не поймёшь и будешь мучиться по-прежнему?

Вен подошёл к стене, потрогал вышитый шёлк, повернулся и оперся спиной.

Или скажет "ну да", и таким тоном, будто это и так ясно, и в любом случае — мелочь, которая не имеет значения…

Вен сел на пол, накрыв руками голову. От беспомощности хотелось орать.

…Сидеть на каменном полу было холодно. Вен встал, чтобы взять одеяло с кровати, подумал и решил, что разумней перебраться обратно в постель.

Ворочался ещё долго, потом улёгся лицом в потолок, по которому неуверенно колыхался отсвет свечи.

Ну, ответит он. Равнодушно и с усмешкой.

Вен поёжился.

И что дальше? Вызвать на поединок?

Всё Сойге смеяться будет. Это штук пять таких героев надо на одного отца, не меньше… Да и как ты себе это представляешь? Будто у тебя рука поднимется его ударить, даже если он будет стоять столбом…

— Ррагэ… — сказал Вен. Получилось жалобно.

Уснул он под утро, с обречённым сознанием, что завтра подойдёт и спросит. И…

Когда утром Вен спустился к завтраку, как к эшафоту, то оказалось, что среди ночи примчался гонец в императрицыных цветах, и отец ещё затемно ускакал в столицу. Вен успел вздохнуть с облегчением — и проснулся второй раз, уже окончательно.

В этой реальности время завтрака уже прошло, а отец никуда не уезжал, так что чуда избавления не случилось.

Отец разговора, похоже, ждал: во всяком случае, ничуть не удивился ни тому, что Вен заявился в кабинет, ни вопросу, который он задал с ходу, боясь, что через несколько мгновений уже не хватит духу. На вопрос отец ответил "нет", и Вен ничуть не удивился, что его ответ не убедил. Эти терзания, вероятно, отчётливо читались на его лице, так что ол Каехо усмехнулся и уточнил:

— Ты не переживай. Убил бы — так бы и сказал. Я и сейчас хотел было соврать, что да, убил. Очень мне интересно, что ты стал бы делать тогда.

На этом мыслей в голове не осталось вовсе, только ярость. Вен ударил, метя кулаком в лицо. Не попал, отец пропустил мимо и наградил вдогонку щедрым подзатыльником: не столько удар, сколько толчок, чтоб улетел к стене мало не кубарем, задыхаясь от обиды и злости.

— Никогда не лезь в драку в таком состоянии, если жить хочешь, — спокойно сказал Хриссэ.

Вен отдышался, насколько получилось, и спросил, стараясь не орать, а говорить нормальным, тихим голосом:

— Как ты можешь?.. — сел, скрестив ноги, и остался сидеть, спиной к стене и избегая поднимать глаза, чтобы не видеть этого смеха и не сорваться снова. — Она была твоя жена, ты мог бы… хотя бы не так явно радоваться её смерти!

Не орать не получилось.

— Я её терпеть не мог, — как что-то само собой разумеющееся сказал Хриссэ. Хотя, если подумать, это и правда само собой разумелось. — С какой стати мне изображать скорбь, если все всё равно будут знать, что это брехня, а не скорбь?