Ричард Адамс - Бездомные псы

— Так Джек Николсон называет зяблика.

— Да-а? Никогда не слышал. Как дела, зайка? Мистер Пауэлл сел на краешек кровати.

— Ну… да так… с утра не очень. Наверное, попозже станет лучше.

— Дать тебе таблетку?

— Да, пожалуйста.

Мистер Пауэлл вылил воду из стакана и налил свежую, затем достал таблетку. Девочка проглотила ее, поморщилась и стала расчесывать волосы — сперва правую сторону, затем левую.

— Знаешь, папа… — Стефания запнулась, снова поглядывая в окно.

— Что, милая?

— Я поправлюсь, правда же?

— Конечно! Что за глупости…

— Только вот, папочка… — Девочка вновь глянула в окно, отбросила волосы назад и положила щетку на место. — Знаешь, иногда мне кажется, что я не дождусь этого их научного открытия. Успеют ли они вовремя?

— Конечно, успеют, — убежденно сказал мистер Пауэлл.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, они делают открытия одно за другим. — Он обнял умирающую девочку, приблизил свое лицо к ее лицу и принялся качать ее. — Они все время ставят опыты и теперь знают столько…

— Как же они ставят эти свои опыты?

— Ну, чтобы узнать все, что надо, приходится сначала брать животное и делать так, чтобы оно заболело, а потом лечить его разными способами, чтобы понять, который лучше.

— Но ведь это жестоко по отношению к животным?

— Ну… в общем-то, конечно. Но все же я думаю, что это не остановит ни одного отца, если он знает, что в итоге тебе станет лучше. За последние сто лет наука изменила весь мир, это вовсе не преувеличение. Стефи, милая, поверь мне, я точно знаю, что скоро они найдут такое средство, чтобы ты поправилась.

Мистер Пауэлл ласково взъерошил волосы дочери.

— Папочка! Я же только что причесалась!

— Ой, прости! Но раз ты сердишься, тебе наверняка лучше. Правда же?

Девочка кивнула.

— Почитаешь?

— Конечно. «Зверинец доктора Дулитла». — Мистер Пауэлл взял книжку с тумбочки. — Знаешь, осталось совсем немного. Сейчас и дочитаем. Хочешь, потом сразу начнем следующую книжку, «Сад доктора Дулитла»?

— Да, папочка.

— Хорошо. Та-ак, где мы остановились?

— Там, где Томми Стаббинс и его друзья обсуждают с доктором завещание мистера Трогмортона.

— Верно. Устраивайся поудобнее. Вот что Томми Стаббинс говорит доктору:

«— Разве вы не понимаете, доктор, — закончил я, снова протягивая ему кусок пергамента, — если этот клочок присоединить к остальным, то совершенно ясно, что последнюю строчку следует читать так: „Движение за запрет жестокого обращения с животными“, или что-то в этом роде. Ведь именно на это мистер Трогмортон еще при жизни потратил огромные деньги. И именно у этого движения его подлый сынок, Сидней Трогмортон, отобрал деньги, да еще сколько! Доктор, он же обманул животных!

Все мы уставились на доктора, покуда тот молча размышлял над моей филиппикой…»

— Что такое филиппика?

— Филиппика? — отозвался мистер Пауэлл. — Это, ну… это что-то вроде, когда я очень горячо и гневно что-нибудь говорю, скажем, о животных…

Скованный жгучим холодом, который, казалось, оплел его, подобно тому как оплетает паук попавшую в паутину муху, Шустрик медленными кругами поднимался все выше и выше, поставив свои распростертые крылья крепкому предзакатному ветру. Ни остановок, ни спусков. Словно лист над сточной канавой, Шустрик кружил, кружил по спирали, неподвижный и в то же время несомый к некоему ужасному, неподвижному центру. И Шустрик понял, что там стоит мистер Эфраим, убийца и жертва, похлопывая ладонью по колену и подзывая Шустрика, не издавая при этом ни звука в ледяном безмолвии. За ним, справа и слева, стоят Киф и лис, а далеко внизу тихо плещут на ветру оловянные волны.

Глаза Шустрика были подернуты ледком, и, зная теперь, что он мертвый, он смотрел сквозь эту ледяную корочку на царящие внизу сумерки и не боялся упасть. Теперь Шустрик ясно ощутил, что мир и впрямь — огромное, плоское колесо с мириадами спиц воды, деревьев и трав, колесо, которое вечно вращается под этими солнцем и луной. И подле каждой спицы было какое-нибудь животное — все, все, все животные и птицы, каких знал Шустрик, — лошади, собаки, зяблики, мыши, ежи, кролики, коровы, овцы, грачи — и еще многие и многие, которых он не мог распознать, — огромные полосатые кошки, чудовищной величины рыбы, извергающие в небо фонтаны воды… А в центре, на самой оси, стоял человек, который беспрестанно бил животных плетью, дабы заставить их вращать колесо. Одни сопротивлялись и, окровавленные, громко выли, другие молча падали, и их беспощадно затаптывали товарищи по несчастью. И все же — Шустрик видел это собственными глазами! — человек явно извратил суть своей задачи, поскольку на самом деле колесо вращалось само по себе, и все, что требовалось от человека, так это удерживать его в равновесии на тонкой оси, регулируя при необходимости количество животных с той или иной стороны колеса. Огромная рыбина истекала кровью, так как человек пронзил ее копьем. Полосатая кошка истаивала, на глазах уменьшаясь до размеров мыши. Огромный серый зверь с длинным хоботом жалобно трубил, когда человек выдирал у него из морды белые бивни. Кругами Шустрик приближался к этому страшному колесу, между ними стоял мистер Эфраим и молча звал Шустрика присоединиться к мертвым.