Джон Толкиен - Лист кисти Ниггля

— А ты не знаешь? — ответил человек. — Это Земля Ниггля, Нигглева Картина, во всяком случае, большая ее часть. А один участочек стал теперь Садом Париша.

— Нигглева Картина! — удивленно воскликнул Париш. — Так это все ты придумал, Ниггль? Я и не подозревал, что ты такой умный. Что ж ты мне раньше не сказал?

— Он давным-давно пытался тебе сказать, — произнес человек. — Но ты смотреть не хотел. У него тогда всего и было, что холст да краски, а ты собирался ими крышу чинить. Вы с женой все это называли «Нигглева ерунда» и «эта мазня».

— Но оно же было не такое, — сказал Париш. — Не настоящее.

— Нет, потому что тогда это был только намек, — сказал человек. — Но ты мог бы понять намек, если бы думал, что стоит пытаться.

— Я сам виноват, — сказал Ниггль. — Не дал возможности всмотреться, ни разу не объяснил. Я тебя называл Старым Землероем. Но какое это теперь имеет значение? Мы с тобой пожили и поработали вместе. Могло быть по-другому, только вряд ли было бы лучше. А теперь прости, мне надо идти. Надеюсь, мы еще встретимся. Нам, верно, много еще предстоит сделать вдвоем. До свиданья!

Он тепло пожал руку Париша: она показалась ему крепкой, честной, славной рукой. Потом он на мгновение обернулся и огляделся. Цвет на Большом Дереве горел, как пламя. Все птицы с пением носились в воздухе. Ниггль улыбнулся, кивнул Паришу и ушел с Пастухом.

Он намеревался все узнать про овец и высокогорные пастбища, посмотреть на небо с того места, где оно открывается шире, идти дальше в Горы, все выше. А что с ним было там, за ними, неведомо. Коротышка Ниггль в своем старом доме и то мог увидеть дальний намек на Горы, и они попали на край его Картины; но что они такое на самом деле и что там за ними, может рассказать лишь тот, кто поднимется.

— Этот человечишка был недоумком, — произнес Советник Томкинс, — совершенно никчемным: никакой пользы Обществу.

— Не знаю, право, — сказал Аткинс, лицо незначительное, всего лишь школьный учитель. — Мне трудно судить. Все зависит от того, что понимать под словом «польза».

— Никакой практической или хозяйственной пользы, — сказал Томкинс. — Смею заметить, что пригодный винтик можно было сделать и из этого, если бы вы, учителя, знали свое дело. Но вы его не знаете, и вот мы получаем таких бесполезных людишек. Если бы я управлял этой страной, я бы его и ему подобных приставил к делу, на какое они способны, например, мыть посуду в общественной кухне, и проследил бы за выполнением. Или убрал бы их. Этого я бы давным-давно убрал.

— Как убрал? Вы хотите сказать, что отправили бы его в Путь раньше срока?

— Да, если употребить старое бессмысленное выражение. Вытолкал бы его через туннель в большую Кучу Мусора, вот что я хотел сказать.

— Значит, по-вашему, живопись ничего не стоит и не заслуживает, чтобы ее сохранили, совершенствовали и вообще использовали?

— Конечно, использовать можно, — сказал Томкинс. — Но не эту его мазню. Рисование дает простор смелой молодежи с новыми идеями и новыми методами. Старомодной ерунде места нет. Это же бред одиночки. Мог бы для пропитания рисовать красочные плакаты, а возился с листьями и цветами. Однажды я спросил его, зачем. Он сказал, что считает их прелестными. Не поверите, так и сказал: прелестными. «Это пищеварительные и производительные органы растений-то?» — сказал я ему. Он даже не нашелся, что ответить. Болтал, что зря.

— Болтал, — вздохнул Аткинс. — Бедняга, он так ничего и не закончил. А как ушел — всем его полотнам нашлось «лучшее применение». Хотя я в этом не уверен, Томкинс. Помните большой холст, им еще латали соседний дом после ливней и наводнения? Я нашел на лугу клок от него, угол. Поврежденный, но можно было рассмотреть горную вершину и пышные листья. Этот клок у меня из головы не выходит.

— Из чего?! — сказал Томкинс.

— О ком вы говорите? — Перкинс вмешался в разговор в мирных целях: Аткинс слишком сильно покраснел.

— Его имя и повторять не стоит, — сказал Томкинс. — Я вообще не понимаю, зачем мы о нем заговорили. Он жил не в городе.

— Нет, — сказал Аткинс. — Но вы же все равно примеривались к его домику. Из-за этого и наезжали к нему, пили его чай и его же высмеивали. Ну вот, его дом теперь ваш, впридачу к городскому; можно бы оставить в покое его имя. Если хотите знать, мы говорили о Ниггле, Перкинс.

— Бедный коротышка Ниггль! — сказал Перкинс. — Я и не знал, что он рисовал картины.

Вероятно, это был последний разговор, в котором всплыло имя Ниггля. Однако угол картины Аткинс сохранил. С большой его части краски осыпались; но один красивый лист уцелел. Аткинс вставил его в раму. Потом он отдал его в городской Музей. Довольно долго «Лист кисти Ниггля» висел там в нише, и некоторые его даже замечали. Но Музей вдруг сгорел, и лист, а вместе с ним и Ниггль, были окончательно забыты в той местности.