Джон Толкин - Лист работы Ниггля

Жил некогда на свете человек по имени Ниггль, которому предстояло отправиться в длительное путешествие. Ниггль этого не желал – по правде говоря, сама мысль о путешествии была ему отвратительна, – но выбора у него не было. Он знал, что рано или поздно ехать придется, но в дорогу собираться не спешил.

Ниггль был живописцем, хотя и не особенно выдающимся – отчасти потому, что ему приходилось заниматься еще и множеством других дел. Ниггль считал большую часть этих дел неприятными и докучливыми, но выполнял их добросовестно, когда не было возможности от них избавиться, – а такое бывало чересчур часто, по крайней мере, на его взгляд. В стране, где жил Ниггль, были весьма строгие законы на этот счет. Но мешало Нигглю не только это. Во–первых, Ниггль был довольно ленив и временами попросту бездельничал. А во–вторых, Ниггль был по–своему мягкосердечен – знаете, из тех добряков, которые не столько творят добро, сколько чувствуют себя неловко оттого, что им лень его творить. Однако все же временами Ниггль что–то делал, хотя это не мешало ему ворчать, гневаться и браниться – правда, в основном про себя. И тем не менее из–за своего мягкосердечия Нигглю зачастую приходилось оказывать всяческие услуги своему хромому соседу, мистеру Пэришу. А иногда Ниггль помогал даже малознакомым людям, если они приходили к нему с просьбой о помощи. Время от времени Ниггль вспоминал о предстоящем путешествии и довольно бестолково принимался упаковывать все, что под руку попадется. В такие моменты он тоже почти не занимался живописью.

Ниггль то и дело начинал писать все новые картины, но ни одной из них так и не довел до ума. Замыслы этих картин по большей части были чересчур грандиозны для его скудного таланта. Ниггль был из тех художников, которые лучше рисуют отдельные листья, чем деревья. Он всегда подолгу возился с одним–единственным листиком, стараясь уловить его неповторимую форму, и то, как он блестит на солнце и как переливаются на нем капельки росы. И все–таки Ниггль мечтал нарисовать целое дерево, и чтобы все листочки на нем были выписаны в том же стиле, но при этом на всем дереве не было двух одинаковых листьев.

Особенно много Ниггль возился с одной из своих картин. Сперва на ней появился лист, трепещущий на ветру, а за ним – дерево. Дерево росло, выпуская бесчисленные ветви и причудливые корни. На ветвях селились неведомые птицы – и им тоже надлежало уделить внимание. Потом вокруг Дерева и за ним, в просветах между листьями и ветвями, начала проступать целая страна: леса, уходящие за горизонт, и горы, увенчанные снегами. Ниггль утратил интерес к прочим своим картинам. А часть из них он просто взял и прикрепил к краям главной картины. И вскоре холст сделался таким большим, что для работы над ним Нигглю понадобилась приставная лестница. Он целыми днями не слезал с этой лестницы: тут добавит штрих, там что–то сотрет… Когда к нему кто–нибудь заходил, Ниггль вроде бы держался довольно вежливо. Он сидел за столом, вертел в руках карандаш, слушал, что ему говорят, но все его мысли были прикованы к огромному полотну. Ниггль специально для него построил за домом, на том участке, где когда–то выращивал картошку, большой сарай.

Ниггль никак не мог избавиться от своего мягкосердечия. «Эх, был бы я малость потверже!» – иногда думал он, имея в виду, что предпочел бы не принимать близко к сердцу чужие неприятности. Но довольно долго его никто особо не беспокоил. «Во всяком случае, я должен закончить эту картину, мою единственную настоящую картину, прежде чем отправлюсь в это злосчастное путешествие!» – говорил он себе. Однако со временем Ниггль начал понимать, что до бесконечности путешествие откладывать невозможно. А потому пора было прекратить расширять картину и закончить хотя бы то, что уже начато.

В один прекрасный день Ниггль стоял перед картиной и разглядывал ее, пристально и в то же время отстраненно. Художник никак не мог понять, что же он сам думает об этой картине, и жалел, что у него нет друга, к которому можно было бы обратиться с этим вопросом. Он был ею недоволен, и в то же время она казалась ему очень красивой, единственной по–настоящему прекрасной картиной в мире. Чего Нигглю хотелось в тот момент, так это чтобы кто–нибудь вошел в сарай, похлопал его по плечу и от всей души сказал: «Великолепно! Теперь я понял ваш замысел. Занимайтесь им и ни о чем больше не беспокойтесь! Мы дадим вам государственное жалованье, чтобы отныне вы ни в чем не нуждались».