Алекс фон Готт - Белый Дозор

— Недружелюбно встречаете вы нас, духи Темнолесья, — обратился к лесу Вышата, — разве не признали вы своих друзей? Что это за колючки навстречу чистым сердцам воинов Беловодья? Разве эти два полуживых гостя из нижнего мира Яви побеспокоили вас, о духи леса? Но я ручаюсь вам за них своим словом — они достойны того, чтобы пройти под вашими кронами, не осквернив ни вашей земли, ни вашей травы, ни ростка, ни единой ветви. Я должен спасти их, поэтому мы принесли их сюда, к Лечуньям, живущим в вашем лесу. Прошу вас дать нам дорогу, духи Темнолесья. Явите свое благоволение, не становитесь на пути искренних сердец и доброй воли! — Вышата в пояс поклонился лесу, и тот недовольно зашумел, словно заспорили друг с другом деревья, заговорили на разные голоса. Наконец два мощных ствола наклонились в противоположные стороны, кустарник расступился, и появилась узкая, едва в метр шириной, тропа. Вышата с облегчением вздохнул:

— Хвала богам, ведь время Родимира почти на исходе. Со сломанной спиной долго не проживешь и не было ранее случая, чтобы кого-то возвращали в умершее тело во второй раз, такое никому не под силу. Бросайте здесь всё лишнее и несите парня на руках, лошади по этой тропе не пройдут, раздерут себе все бока в кровь. Боригнев, ты у нас лучший бегун, мчись за Лечуньями, тащи их сюда, хоть силой, а станут ворчать, да упираться, скажи, что я им потом, всё, что хотят, чего ни попросят! Да беги же!

Лёша и впрямь сильно сдал, и произошло это буквально у всех на глазах: лицо его из белого сделалось серым, губы посинели, непослушное тело колотила дрожь, ток крови в организме сильно замедлился, и сердце стучало едва-едва.

— Я как плохой бегун на длинную дистанцию, — едва ворочая языком, вымолвил Лёша склонившемуся над ним Вышате, — упал перед самым финишем, не дотянул до ленточки, не оправдал надежд… Положите меня куда-нибудь под дерево и отвернитесь, я уйду тихо, по-английски. Я хочу к Марине. После той песни у костра про ангела я хочу к ней еще больше… Мы там встретимся, будем снова здоровыми, счастливыми… Отпустите меня, не держите, прошу вас.

Не успел Вышата ничего ответить, как Виктор его опередил, прикрикнул на своего бывшего пассажира, а ныне на того, кто стал ему больше, чем другом:

— Лёша, сынок, куда ты собрался?! Кого ты хочешь там встретить? Там нет ничего и никого, поверь мне, я это знаю. Я столько раз закрывал глаза молодым солдатикам, я сам был там и каждый раз возвращался оттуда. Там скучно. Темно, сыро. Там холодно, Лёша. Посмотри, здесь все новое, здесь новая жизнь начинается. Тебя для чего-то выбрали. Для чего-то важного… Чем чёрт не шутит, может, еще станешь президентом, будешь обхаживать гимнасток, то да сё, а! Ну? Парняга?! А ну отставить! Оставить, я сказал!

Алексей шел в ярких лучах теплого света, незримой лестницей поднимаясь в яркую, призывную высоту. Но вот это «отставить» бесцеремонно прервало его предсмертный, сладкой кровью запекшийся на губах сон и заставило прийти в себя, вернуться на узкую лесную тропу, где он оказался перед многими озабоченными лицами. Среди них особенно выделялось одно невероятное существо, внешний вид которого заставил Лёшу, даже несмотря на его плачевное состояние, буквально вытаращить глаза. У существа, ростом под три метра, было тело крепкой деревенской женщины лет сорока, рук было шесть, и три головы на длинных шеях поднимались над крепкими покатыми плечами. Что до лиц, то между собой они были совершенно ни в чем не схожи. Первая голова (ежели вести отсчет слева направо) была китайцем и звалась Зиу, средняя, тут и думать нечего — индусом, имя ее было Манг, на ней была надета бирюзовая чалма, украшенная крупным изумрудом, а третья вообще была морской свинкой и забавно шевелила носом, постоянно нюхая воздух. Звали свинку Просперо.

— Ну кто ж так раненых-то переносит, — укоризненным голосом молвила морская свинка, — и после этого вы еще хотите, чтобы он у вас не помер. И помер бы, как миленький, между прочим, если бы вы вовремя не успели.

— Мы же все-таки успели, — примирительно произнес Вышата. — Вы бы лучше, Лечуньи милые мои, чем нас костерить, занялись бы парнем.

— Да уж, успели. Это в какой-то степени вас прощает, — с явным сарказмом заявил индус-Манг и обратился к Лёше: — Давай-ка, сынок, проглоти вот это.

В одной из шести рук (они так и мельтешили перед глазами, поэтому невозможно было даже с уверенностью сказать, в правой или в левой) появилась некрашеная деревянная ложка, в другой глиняная бутылочка. Лечуньи потрясли этой бутылочкой над ложкой, и медленно вытекло оттуда нечто, очень ленивое и тягучее, неопределенного цвета. Когда ложка наполнилась, то рука с ложкой приблизилась к губам Лёши, а еще одна, свободная рука, ловко открыла ему рот. Лёша ощутил на языке вкус клубничного варенья, своего любимого с детства лакомства, вспомнил, как отец, поедая на кухне свежие пенки, бывало, говаривал маме, стоящей у плиты: «За ваше варенье, сударыня, Родина продается на щелчок» и звонко щелкал пальцами на испанский манер.