Роман Канушкин - Последний варяг

Император поднял руку. Из затемнённой ниши вышел статный воин в облачении варяга. Хан унгров поднялся, его рука потянулась к рукояти ятагана.

— Спокойно, — усмехнулся император. — Это друг.

Воин подошёл ближе и обвёл взглядом собравшихся. Это был Лад.

Князь Олег позволил Авосю побродить по городу его мечты. Жители теперь безбоязненно поглядывали на чужеземцев — весть о том, что у Византии теперь новый мощный союзник, разлетелась быстро. И некоторые женщины даже дружелюбно улыбались статному светловолосому воину, чуть наивными и чуть мечтательными глазами взиравшему на это окружающее его мраморное великолепие.

Грозные драккары викингов стояли на рейде Царьграда. На столицу опустилась ночь, но город и не думал спать. Даже сюда, на берег моря, доносились музыка и весёлые голоса.

А потом свет луны упал на нос ближайшего корабля. И возможно, это всё было лишь игрой света и тени. И неверные ночные звуки…

Только боевое украшение корабля — грозно смотрящая вперёд деревянная голова — вдруг со скрежетом пошевелилось. Потом ещё раз. И все стихло. Волны плескались о борт судна. Затем в обветренной темноте дерева вдруг раскрылись глаза, налитые багряным светом и вполне даже зрячие. Голова пошевелилась снова, несколько раз дернувшись, словно пытаясь отъединиться от обшивки судна. И вот уже со стоном ломающихся досок от носа корабля к воде наклонился извивающийся торс. Ещё несколько мучительных освобождающих движений (словно насекомое выбиралось из кокона), и маленькая фигурка юркнула на берег. А на носу судна вместо головы остался зияющий чернотой пролом.

Карла Феорг сделал глубокий вдох и ожил окончательно. Прячась в тени, гоблин двинулся в город. Незаметно прошмыгнул через открытые ворота. Карла Феорг умел быть незаметным. И бесшумным. Это его умение вполне пригодилось Карле, когда он входил в покои Льва VI. Дежурившие здесь кентархи уловили какое-то движение, но Карла уже слился с мраморной колонной — лишь его моргнувшие глаза блеснули в темноте.

Карла Феорг знал, где находится чёрный арбалет. Он был его создателем и чувствовал оружие, зачарованное ядом земли. Совсем скоро он забрал его. А ещё через какое-то время Карла был уже у зияющего чёрного проема на носу боевого корабля. Карла водрузил себя обратно, слившись с обшивкой судна. Его глаза закрылись, и гоблин заснул — до времени. Словно опять растворился в очертаниях боевого дракона, украшавшего драккар. Правда, теперь в хищных лапах дракона покоилось какое-то неведомое оружие, но, одеревенев, оно стало почти неразличимым. И теперь никто бы не смог предположить, что на носу корабля теплится, спит тайным сном какая-то неведомая тёмная жизнь.

Армия Олега собиралась в обратный путь. За приготовлениями руссов к отплытию со сторожевой башни наблюдали оба базилевса, посланник Велизарий и епископ.

— Мы получили сильного союзника, — сказал Лев VI, глядя на грозные драккары руссов и мирно снующие среди них греческие галеры.

— Сомневаюсь, — бросил базилевс Александр, — что вся эта орда не разбежится, как только разделит уплаченную нами дань.

— Он мудр, — возразил епископ. — Думаю, со временем он смог бы превратиться в самый надёжный оплот нашей церкви на Севере.

— А не хотите посмотреть, — недобро усмехаясь, сказал Александр, — что учинил этот оплот на городских воротах?

Только что Свенельд, бросив сперва ждущему внизу Фарлафу топор, которым что-то приколачивал, спрыгнул с анфилады городских ворот.

— И мой тоже, — сказал берсерк Свенельду.

Князь Олег стоял на борту своего драккара и смотрел на великий город. На вратах Царьграда осталось кое-что принадлежащее до тех пор варягам. Столица империи только что получила новое украшение, и, наверное, можно было бы понять императора Александра и даже простить ему отсутствие радости по этому поводу. На вратах царственного города теперь красовались грозные красные щиты руссов.

— Пусть они будут памятью о нашей славе! — сказал князь Олег.

— Те, кто возводят города, думают одинаково! — веско произнёс император Александр. Он ни к кому не обращался. Он стоял в одиночестве, если не считать молчаливых и неподвижных, как статуи, личных телохранителей, и его назидательный тон был адресован, скорее всего, самому себе.

— Кто это сказал? Страбон? — театрально вопросил император, но гвардейцам не разрешалось говорить без особого приказа, и император капризно махнул рукой. — Неважно…