Инна Кублицкая - Карми

Мангурре, окинув взглядом отобранные вещи, добавил еще одну простыню и легкое суконное одеяло. Подумав еще, он положил в сундучок расшитые яркой вышивкой башмачки из беличьей замши и ларчик с палочкой сурьмы, румянами и пудрой.

— Я этим мазаться не буду, — брезгливо предупредила Карми.

Мангурре понюхал баночку с помадой и решил, что ее, пожалуй, действительно брать не стоит.

— Ох, не похожа ты на знатную даму, — с сомнением молвил он, качая головой. — Что ты смыслишь во всех этих притираниях и лосьонах?

— Премудрые небеса! Они что, и в монастыре лица мажут? — ужаснулась Карми.

— Тайком, разумеется, — проговорил Мангурре. — Чего же тут страшного. И в монастыре красоты хочется.

Настоятельница монастыря Ваунхо-гори, что в северных землях княжества Байланто-Киву, неприветливо встретила Карми (госпожу Иллик Тайор, как отрекомендовала она себя в письме, будто бы написанном Пайрой): то ли сама Карми поклонилась недостаточно почтительно, то ли у хозяйки было плохое настроение, а может, просто потому, что считала старуха ниже своего достоинства ласково привечать отставную любовницу какого-то Пайры.

Карми, однако, не собиралась специально искать ее расположения, но и помыкать собой никому не позволяла.

— Тебе наговорили что-нибудь обо мне, госпожа? — спросила она прямо.

— Нет, девочка, — чуть помедлив с ответом, промолвила настоятельница. — Я ничего не знаю о тебе. Да и имени никогда не слыхала такого — Иллик Тайор. Надо полагать, оно ненастоящее ?

— Да, госпожа, — просто ответила Карми. — Красивое имя — Тайор, и редко встречается, правда, госпожа?

— Наверное, ты любишь старинные песни, — более доброжелательно заметила настоятельница. — Песнь о прекрасной Тайор Гехарн Ану и баллада об Иллик, невесте королевича Корбу. Ты любишь петь?

— Люблю, — улыбнулась Карми. — Но разве можно петь в монастыре светские песни?

— Почему нет? — удивилась старая монахиня. — В старинных балладах поется о возвышенных чувствах — о чести, о долге…

— И о любви, госпожа, — добавила Карми.

— Ты молода, девочка моя, тебе можно петь и о любви, — ответила она. — Какое твое домашнее имя?

Карми тут же перевела прозвище Сава с сургарского наречия:

— Сабад.

Настоятельнице понравилась эта юная девушка по имени Сабад — понравилась ее простота и искренность, хотя, понимала старая госпожа, за ее появлением в монастыре было что-то не вполне добропорядочное.

Письмо Пайры было слишком прозрачным, чтобы возникла необходимость задавать вопросы, и судьба Сабад казалась совершенно незатейливой и понятной. Девушка не отличается особенной красотой, но ее манеры казались безупречно-естественными и придавали ее гибкой фигурке особую прелесть. . Неудивительно, что Пайра обратил внимание на Сабад, хоть она и не была идеалом красоты.

Однако кто она, эта девушка Сабад? Из какой семьи забрал ее могущественный наместник земель Карэна? Из семьи благородной, это очевидно, но семьи не очень значительной — ведь до монастыря не дошло никакого шума, который непременно бы поднялся, если бы Пайра вздумал забрать женщину из влиятельного и могущественного рода. Скорее всего Сабад была сиротой, за которую не нашлось кому вступиться. А еще Пайра мог забрать жену у какого-нибудь своего вассала. Но даже если это и было так, Сабад не очень расстраивалась.

— Ты незамужняя, девочка моя? — спросила настоятельница. — Если у тебя есть муж, он имеет право отозвать тебя из монастыря.

— Я вдова, — коротко ответила Карми, и старая монахиня, кивнув, приняла это объяснение. По ее мнению, такая юная особа, как Сабад, имела право не запираться в четырех стенах, а брать от жизни все, что та ей предлагала. Жизнь предложила ей Готтиса Пайру — что ж, не так уж плохо. Пайру нельзя обвинить в скупости: своим любовницам он всегда делал щедрые подарки.

— Немного вина? — предложила старая монахиня. — Не стесняйся, девочка.

— Ты очень добра ко мне, ясная госпожа, — отозвалась Карми.

Она встала и сняла ярко начищенный бронзовый чайник с крючка над очагом.

Теплое вино полилось в серебряные стаканы — аромат вина и пряностей наполнил келью.

Настоятельница не ограничивала себя в мирских удобствах и украшениях. Келья была убрана коврами и гобеленами, на полу — коврик из сшитых волчьих шкур; кровать занавешена златоткаными пологами, хотя сама настоятельница ходила в обыкновенном монашеском балахоне, правда весьма хорошего сукна.