Хаген Альварсон - Девятый Замок

Огонь, чёрный огонь поднялся завесой до небес. Пламя накрыло девять миров. Потому что вы всегда правы. Потому что вы лучше знаете, что для чего нужно. Потому что вы — лучшие. Вы создали себе таких богов, которые разнесут всё в щепки, а потом построят заново. И это есть хорошо.

Те, кто следили за битвой издалека, — Повелитель Воронов, Лишайная Ведьма, Дикая Охота и другие — ликовали и смеялись. Чёрная жижа капала из мешка великана Маркенвальда, и тень Корабля Мёртвых уже давно накрыла землю.

Эрлинг Всеотец глядел на побоище, ожидая конца.

А уцелевший глаз Корд'аэна наполнился ужасом. Теперь он был не зелёным — серым, мёртвым, никаким. Напрасно он взывал к небу и земле, напрасно твердил заклинания. Смятенный и оглушенный, он рухнул на колени и зарыдал. Асклинг, Снорри и Дэор склонились над ним безмолвными стенами неприступной твердыни, надежными стенами родного дома. Сквозь всхлипы и рыдания друида слышалось:

— Нет… я не хотел… я не… не так… зачем, почему?!.. не надо больше… не надо…

Но это оказалось лишь началом.

Мир людей выстоял под ударами стихий, откупился большой жертвой, платой, которую принимают от всех. Из руин тянулись города. Вверх, вниз, во все стороны. Люди хотели жить. А земля не могла их нести.

Тот, кого звали Всеотцом, обратился к Лишайной Ведьме:

— Что ты скажешь на это? Какое грядущее ждет этот мир, мудрая Вёльва?

— Никакое не ждет, ибо

Да, так и случилось, и этого более всего боялся Корд'аэн. Люди не научатся уважать друг друга и себя самих. Подлость возобладает над честью, а Борин сын Торина будет забыт. Ведь Корд'аэн и сам взял власть с богатого стола, поступившись гордостью. И он вспомнил это, и перестал стенать и плакать, ибо понял, что падение чести — не причина, но лишь признак грозного Часа Рагнарёк.

Вспомнил и Дэор, как отрубил пальцы скальду Эрвинду, и другие недостойные дела, но, конечно, не раскаялся и не устыдился.

Вспомнил Асклинг, как хотел он задушить мастера Тидрека, и пожалел о том.

И Снорри вспомнил, как зло шутил над Митрун, и оставил отца без поддержки, когда была нужда, и убийство в горах, но ведал в сердце своем, что заплатил за всё это и за большее.

А Вёльва, Лишайная Ведьма, пела дальше, отвечая на вопросы Отца Богов:

Да, Глумхарр в облике черного дракона несся над полем, дышал черным пламенем, от которого рассыпались пеплом люди и города. Затем он вцепился зубами в корни Великого Древа, брызжа ядом, и Древо оглушительно рухнуло. И упал Старый Балин, поверженный ветром, Пожирателем Трупов, и громко вскрикнул Снорри. И расплавился престол Матери.

Тогда Великая Мать пошла босиком по пеплу и руинам, и громко плакала и стенала, но никто не утешал её, и слёзы не возвратили никого к жизни. Ведьма пошла ей навстречу. Они взялись за руки и так стояли, и смотрели друг другу в глаза. Но глаза Ведьмы были слепы, и прозревали больше, чем можно было прочитать в белесой пустоши. И тогда Мать склонилась перед ней, и они стали одним целым. И тогда Снорри Турлогсон забыл лицо и голос своей матери. Черная властная колдунья, королева-чародейка, ставшая чем-то третьим, она горько рассмеялась и продолжила заклинание:

— Довольно, довольно! — кричал Корд'аэн, но его перекрикивал Отец Богов:

— Нет, не довольно! Давай ещё!

Асклинг же, сын Сульда, видел, как дверги мечутся в падающих горах, спасаются из чёрных провалов, падают в пропасти, сгорают в огне глубин. Как плачут запертые в каменных ловушках перед закрытыми вратами. Как молят богов и предков. И нет там ни Тидрека, ни Гельмира-мастера, и никого из тех, кого он знал. Ибо они все умерли раньше.