Андрей Франц - Путь на Хризокерас

Очередной удар тяжеленного бревна оказался особенно удачен. Створка ворот затрещала и, вздымая тучи пыли, упала наземь. Падение последней преграды сопровождалось восторженными криками толпы и лязгом мечей. Охрана штурмуемой виллы не собиралась сдаваться без боя. Но что может сделать пара десятков охранников против многих сотен разъяренных, вооруженных и почувствовавших вкус крови горожан?

Яростный рев многих сотен глоток заглушил лязг железа. Затем в открытое окно донесся далекий звон разбиваемого стекла, звуки падения каких-то предметов, крики и визг убиваемого семейства. Столица империи уже шестые сутки сотрясалась в лихорадке народного бунта. И не было силы, которая могла бы встать на пути у осатаневшей и почувствовавшей вкус крови толпы.

Едва начались народные волнения, басилевс забрал своих варягов, с ними большую часть виглы, пересек пролив и скрылся в одном из укрепленных дворцов Хрисополя. А вот его родственникам и тем, кого считали императорскими фаворитами, не поздоровилось. Рассвирепевшая толпа брала штурмом жилища обласканных императором вельмож и не оставляла там камня на камне.

Дом самого Никиты Хониата, к счастью, не трогали. Всем городу было известно, что он в опале. И, стало быть, тоже "пострадавший от беззаконий узурпатора". С тяжелым вздохом Никита вновь окунул перо в баночку с тушью и продолжил абзац, прерванный очередной победой мятежников. Описание того, что позже назовут Арестантским бунтом, ровными строками ложилось в его "Историю". Нужно успеть, пока свежи в памяти события и краски. Пока не стерлись лица, глаза и плещущийся в них ужас…

"Все лавочники, услышав с вечера об аресте Каломодия и зная его настоящую причину, поутру собрались толпою, бросились в храм Божий, окружили патриарха (это был Иоанн Каматир) и почти грозили разорвать его и выбросить за окно вниз головою, если он, немедленно отправив к царю послание, не возвратит им при помощи этой духовной свирели Каломодия, как унесенную и погибшую овцу. С трудом успокоив народное движение своим красноречием и живым сочувствием его цели, патриарх действительно возвратил им Каломодия, как овча обретенное, и притом так, что похитившие его волченята не успели ни содрать с него золотой шкурки, ни даже остричь серебряную шерстку".

Никита отложил перо и еще раз перечитал написанное. Господи, что за страшные времена посылаешь ты граду Константинову! Рука отказывается описывать весь ужас, что творится ныне на улицах и под крышами великого города. Но нет… Нет! Его "История" донесет до потомков все! И доблесть, и алчность, и грехи, и добродетели его сограждан…

Вспомнилось окровавленное тело Каломодия, вынесенное на руках из пыточного подвала Преторианской тюрьмы. Он, Никита, был там и видел все своими глазами. Говорить старик не мог и только хрипел что-то невразумительное. Случившийся там же лекарь монастырской больницы при Спасе Вседержителе осмотрел купца и успокоил собравшихся. Мол, ходить Каломодий пока не сможет, но угрозы жизни нет. И велел тут же нести изувеченного к Спасу, где он сможет немедля приступить к лечению несчастного.

Родственники старика толпою последовали за носилками. Остальные же, все более прирастая в численности и ярости, кинулись назад, к Софии. Толпы народа, запрудив, как и утром, все пространство центрального и северного нефов (южный был загорожен для ремонта после последнего толчка), вновь требовали Патриарха. А, когда Иоанн вышел к собравшимся, толпа ревела уже только два слова: "Но-во-го ца-рая!!! Но-во-го ца-ря!!!" И только очень внимательный и очень компетентный наблюдатель смог бы увидеть, что у этого тысячеголосого хора были и свои запевалы. Которые, находясь в самых разных местах, на удивление дружно и согласованно задавали темы народной ярости. Каковые тут же подхватывались и разносились чуть ли не по всему городу.

Но не было рядом ни внимательных, ни компетентных наблюдателей. А те, что были, да что они могли видеть! Никита оглядывался вокруг, и ему казалось, что весь город собрался здесь, внутри Собора и на гигантской площади перед ним. И весь город единою глоткой требует от своего Патриарха нового царя.

Подняв руку и кое-как успокоив собравшихся, Иоанн объявил тогда, что удаляется в молельню, дабы испросить у Господа вразумления и поддержки. Люди чуть стихли, но и не думали расходиться. В толпе уже шныряли торговцы пирожками, жареной рыбой, водоносы предлагали напиться — "недорого, всего за один фоллис". Тут же взялись за дело переместившиеся к Софии рыночные воришки, избавляя горожан от излишков наличности. На площади запылали костры, от которых потянулись будоражащие запахи жареного мяса и свежего хлеба… Весь Константинополь остался тогда на ступенях Святой Софии. Он ждал. А когда ждать надоело, отправился вершить справедливость сам. Так, как уж умел.