Анна Овчинникова - Мир «Шута и трубадура»

В предсказании этом крылся практический смысл. Точно так же, как Рудные горы прикрывали страну от набегов шапарских племен, точно так же, как Кеттское плоскогорье защищало ее от вторжений кеттов, так и дебри Торнихоза служили эсвеям щитом от лимийцев и жителей Голханских степей — более надежным, чем любые укрепления с многочисленными гарнизонами.

Это понимал Эрвин Победоносный и сдерживал церковь, возмущенную близостью язычников и тем, что столько земли и ценных пород деревьев пропадает зря.

Однако это не всегда понимали правившие после Эрвина короли династии Гольденрассов и Эмбери, и многие из них делали все, чтобы сломать и уничтожить восточное прикрытие страны.

Торнихозские леса раздражали их еще и тем, что слишком много бродяг и голи укрывалось в тамошних чащах. Правда, только немногим из беглецов удавалось ужиться с племенем крамов. Бродяги, бежавшие от королевских законов и поклонявшиеся зачастую и христианскому богу, и духам крамов, основали первое поселение, Тенжамен, в верховьях реки Анценны и стали называть себя симпанами — Свободным Народом Лесов.

Спустя сто лет Гарольд Хитрый согласился признать свободу симпанов, и с тех пор поселения вокруг Тенжамена стали стремительно расти. Наконец-то церковь смогла воздвигнуть в Торнихозе деревянные церкви, куда не очень охотно отправлялись священники — симпаны не отличались благочестием, хоть и называли себя христианами. Зато они были превосходными лесорубами, и половина леса для постройки кораблей и домов в восточных номах сплавлялись по Анценне и Ниде. Королю было выгодно жить в мире с симпанами, а симпанам было выгодно жить в мире с крамами и торнихозской нечистью; только церковь не желала этого, и, едва укрепившись в Торнихозе, стала проповедовать закон божий куда энергичнее, чем того хотелось бы крамам. Поэтому священники часто погибали там от дурных болезней, а поселения симпанов не раз горели и зарастали лесом.

Но — в войнах и в мире — поселения симпанов росли, превращаясь в города, куда приходили и крамы покупать хлеб и оружие и продавать дичь, которой по-прежнему были полны их леса. Из этих городов уходили в чащу на борьбу с язычеством подвижники-христиане. Многие из них разделили судьбу графа Мальрока и его рыцарей, но некоторым удалось убедить крамов в правоте своих слов. Правда, это больше касалось умения сеять зерно и пользоваться огнестрельным оружием, чем служения христианскому богу, но постепенно крамы учились и тому и другому, хотя по-прежнему, прослушав проповедь о мученичестве Христа, с чистой совестью шли к своим святилищам и оставляли часть добычи духам Озер и Болот.

Племя крамов было слишком независимо и во всем привыкло полагаться на свои суждения, потому что каждый крам был хозяином в своих владениях и его пропитание и жизнь зависели только от него самого. Смирение не было в чести у крамов: у них почитались умелые охотники, смелые воины, зоркие следопыты. Каждая семья жила в жилище из неотесанных бревен, как можно более искусно спрятанном в чаще или среди болот. В мирное время у крамов не было официальной власти, в военное же все кланы племени выбирали себе вождя, а из вождей кланов избирали вождя вождей. Но еще чаще такой вождь избирался из странствующих охотников-одиночек, не имеющих семьи, не принадлежащих ни к одному клану — такие одиночки назывались альсингами и заменяли крамам и военных вождей, и жрецов. Считалось, что они правдивее других толкуют волю духов, потому что бывали там, где не бывал ни один другой крам и видели сборища духов на вершине холма Спиритсмаунтен.

Любой крам обязан был оказывать альсингам гостеприимство и прислушиваться к их словам, но те не могли оставаться в каком-либо клане дольше, чем на один год. Почет, любовь и вечные скитания — таков был удел всех альсингов, а их было немало в лесах Торнихоза. Поэтому крамы избежали господства вождей и тирании жрецов. Их жрецы-альсинги были скорее связными между отдельными кланами, рассеянными по огромному лесу, хранителями сказаний и разносчиками новостей, миротворцами при вражде, вспыхивающей между отдельными кланами и военными вождями при опасности, угрожающей всему народу, чем заносчивыми толкователями воли духов, богатеющими от своей близости к ним.

При своей скитальческой жизни альсинги не могли копить богатства, а обычаи трехтысячелетней давности запрещали им жить иначе. Как только альсинг оседал на одном месте и обзаводился семьей, он переставал быть альсингом, но это случалось редко. Чаще альсинг переставал быть альсингом и оседал в каком-нибудь клане под конец жизни; каждая семья была рада дать приют такому человеку, считая, что к нему особенно благосклонны Духи.