Ирина Ивахненко: Заря над Скаргиаром

Кено кивнул. Теперь он мог только слушать и кивать: его ученик давно перерос его и называл учителем лишь по старой памяти, хотя имел полное право называть его просто по имени. Но Кено, хотя ему было неловко каждый раз слышать в свой адрес почтительное «учитель», не решился попросить Аскера об этом.

…Вот я и снова здесь.

Бедный старый Кено, до чего же мне жаль его: полжизни прожить с больной совестью и с ужасом наблюдать отсюда, как его детище распоряжается в Скаргиаре, попирая все возможные законы добра и справедливости… До чего жалкое существование!

Но чужие ошибки для того и существуют, чтобы я на них учился. И чем больше этих ошибок, тем совершеннее могу я стать, — если, конечно, у меня хватит ума извлечь из них соответствующие выводы.

Как часто учитель гробит души учеников, закладывая в них свое упадническое ошибочное мировоззрение! Он прививает им свой образ мыслей, и впоследствии они поступают так, как поступил бы он, не задумываясь над тем, правильно ли это. Ведь он, как-никак, умнее , зачастую старше, а следовательно, у него больше жизненного опыта . И куда только девается способность самостоятельно рассуждать?

Мне с учителями повезло: они никогда не были для меня авторитетом. Сначала это были бесстрастные книги, а потом многострадальный Кено… Страшно даже подумать, что могло из меня получиться, если бы я прислушивался ко всем его советам.

Невольно создается впечатление, что все в этом мире устроено так, чтобы ограничить свободу воли живущих в нем. Взять хотя бы великую книгу божественной мудрости Нагана-Сурра: «Жизнь есть цепь страданий, и не каждая смерть прервет ее». Эту догму дети узнают в самом раннем детстве. Они еще не осознают, что над ними совершено насилие, но уже повторяют за священником строки святой книги. Кстати, это еще вопрос, как и кем она была написана. Может быть, божеством, а может быть, каким-нибудь закоренелым пессимистом с буйной фантазией во время очередного приступа депрессии. В любом случае, после такой науки жизнь воспринимается как некая роковая неизбежность, грозящая ослушнику многими карами. Эту жизнь нужно прожить как можно тише, чтобы сияющий взор какого-нибудь божества ненароком не испепелил незадачливого вольнодумца. Грехи, — впрочем, как и чрезмерные добродетели, — караются, но если грешить потихоньку, то, может быть, и пронесет… а еще лучше откупиться…

Очень удобно, не правда ли? Для кого? В первую очередь для тех, кто это все затеял. Сиа — превосходное средство манипулировать авринами, но сильные мира сего, то бишь короли и в первую очередь жрецы, за неимением подобного средства изобрели не худшее. Они напихивают мозги своей паствы религией, национальной рознью, играми в любовь — чем угодно, только чтобы не дать задуматься им всем о том, как они живут. И эти несчастные еще пытаются доискаться во всем этом какого-то высшего божественного смысла…

А ведь жизнь сама по себе и проста, и сложна. И в этом ее красота и высший смысл. Жизнь — это искусство, и ее нужно уметь прожить так, чтобы каждое ее мгновение было самодостаточным произведением. Здесь одинаково важен и процесс, и результат. И тогда все вместе сложится в неповторимый шедевр, достойный восхищения и подражания.

Это моя самая главная задача. Я не сказал о ней Кено: ему, бедняге, и так от меня досталось. Но я хочу и должен поделиться своим открытием с остальными. И лучший путь это сделать — личный пример. Пусть тот, у кого открыты глаза, увидит, а у кого открыты мозги — поймет. Я ни в коем случае не претендую на роль посланца свыше, как это пытался сделать известный нам настоятель, но мне заранее приятно думать, что все мои будущие поступки, умные или не очень, будут совершаться во имя чего-то возвышенного.

Ладно, шутки в сторону. Я собираюсь жить в соответствии с моими представлениями о том, что такое есть настоящая жизнь, и если это поможет кому-то еще, то, значит, мои старания пропали не зря. О, простота и сложность жизни, двойственность бытия, как ты прекрасна! Если бы мне только удалось раскрыть тебя во всей твоей полноте! Кому, как не мне, браться за это дело — ведь я тебя олицетворяю. Циничный святоша, девственно незапятнанный снаружи и глубоко порочный внутри, редчайший фокус природы, которая извернулась наизнанку, насмеялась над самой собой, пока не стала собой же восторгаться. Я сделаю то, что задумал, и если я не ошибаюсь, то однажды аврины проснутся — и обнаружат, что пришло утро, такое же, как вчера, но совершенно иное. И в нем не будет многого, но будет новая суть. Старый мир падет, и над Скаргиаром засияет новая заря!