Дмитрий Башунов - Ангелы над Москвой

— Может и так, — не стал спорить Дима. — А может, наше совместное приближение к Книге Судеб автоматически внесло некие изменения в наши судьбы. И они стали настолько похожи, что отныне даже неразрывно связаны.

— Умный ты, Дима, а… такой дурак! — вспылила Оля. — Я, — трагическим голосом произнесла она, — так стремилась…

— … пожертвовать собой, — подхватил Дима, схватив девушку за руку.

Оля вырвала свою ладонь из его руки и закрыла лицо. Дима понял, что перегнул палку, и что она сейчас разрыдается. Однако через минуту девушка отняла руки от глаз. Выглядела она на удивление спокойно.

— Ты знаешь, — с удивлением в голосе проговорила она, — я не могу понять, что происходит. Строго говоря, мне стоило бы съездить по твоей морде за приставания и издевательство… Но мне почему-то не больно. Он, ну, тот, который ночью умер в Бад-Рагаце, по-прежнему дорог мне, но дорог… как-то в прошлом.

— А я? — Дима вновь поймал ее руку, и она сжала его ладонь.

— А ты — гадкий, противный и мерзкий!

Оля улыбнулась. Дима заговорщицки потер руки и ухмыльнулся.

— Но если мы и поедем к тебе, Дима, знай — может ничего не случиться! — нарочито строго произнесла девушка.

— Ну и пускай, — совершенно искренне ответил Дима.

Оля смотрела прямо на него, но руки больше не отнимала и говорить больше ничего не говорила, а Дима готов был болтать глупости еще долго, но во рту пересыхало и язык отнимался.

Он смотрел в ее сверкающие глаза, замечал ее дыхание и движения рук… Позади — нелегкий день, принесший ему усталость и головную боль, но все отступает, когда перед тобой — желанная женщина!

Он разглядывал ее так, как будто видел впервые. Он мысленно срывал с нее одежды, представляя обнажившееся тело идеальным, и — странное дело! — этот идеал совершенно совпадал с реальными формами. Вот она подняла чашку с чаем, поднесла ее к губам, пригубила, поставила на место… А Дима видел, как синхронно с рукой приподнялась ее грудь, едва качнулась во время глотка, и плавно вернулась на прежнее место вместе с тихонько звякнувшей о блюдце чашкой. Сладостная истома охватила его. Он не просто желал эту женщину, он жаждал ее, он нуждался в ней.

— Да, пожалуй, пора, — Оля поднялась с дивана. — Я на минутку, и поедем.

Девушка ушла привести себя в порядок, а Дмитрий знаком попросил официантку подать счет. Как бы ни был он увлечен Олей, отсутствие той красавицы с голубыми глазами, что положила перед ним меню, тревожило… Счет принесла другая. Дима открыл папку и, кроме чека, обнаружил плотный белый кусочек бумаги. Визитка? Но на ней ничего не написано, хотя… На ощупь бумага показалась рельефной, и Дмитрий заметил на ней тисненую надпись. Он попытался понять, что за слово написано, но не смог. Не потому, что печать не качественна: просто буквы или знаки оказались незнакомыми. Да, ресторан был японский, но на бумаге выдавлены совсем не иероглифы. И не латиница, и не кириллица. Лишь по самому краю визитки бежали мелкие рукописные буковки, на сей раз русские: «Сохрани эту карточку обязательно!» Эта бумажка — явная загадка, и ее разгадка, чувствовалось, непременно свершится — и непременно к его, Диминой, пользе. Сейчас ему было не до головоломок, поэтому он просто сунул таинственную визитку в бумажник, отсчитал деньги и встал из-за столика.

Они ехали по ночной Москве. Город не спал, но машин было немного. По московским меркам немного… Оля вела свой «Бентли», не особенно придерживаясь рекомендаций дорожных знаков, ограничивающих скорость передвижения. Глянув в зекало заднего вида, девушка заметила силуэт на заднем сидении. В салоне автомобился был кто-то еще, третий.

Камышин все утро вводил в курс дела своих подчиненных и раздавал задания. Поработать в тишине не удалось. Дверь распахнулась, и в кабинет вошли два человека. Первому было за сорок. Невысокий, похожий на Винни-Пуха, только в форме полковника милиции. Ивашов пожаловал, собственной персоной! Камышин встал в присутствии ненавистного начальства. Второй был ему незнаком. Примерно метр девяносто шесть, широкоплечий, подтянутый, волосы темные, кудрявые, подстрижены коротко. Явно спортсмен, но строгий темный костюм носит умело. Лицо волевое, скуластое, даже симпатичное. Абсолютно черное, губастое широконосое лицо…

— Присаживайся, капитан, — произнес Ивашов.

Камышин сел за стол. Чернокожий франт, спутник полковника, расстегнул пуговицу пиджака и уселся напротив.