Анджей Сапковский - Башня шутов

– Это все мазь. – Николетта стиснула ему руку, а голос у нее был такой, что он даже вздрогнул. – Всему виной мазь. Ты меня простишь?

– А может, – не дала она ему остыть, – тебе ее хотелось? Немного-то хотелось, да? Ведь мазь действует на тебя так же, как… Знаю, что действует. А я помешала, влезла не в свое дело. Я не хотела, чтобы ты достался ей. Из-за самой обычной зависти. Лишила тебя кое-чего, ничего не предложив взамен, совсем как собака на сене.

– Николетта…

– Присядем здесь, – прервала она, указав на небольшой грот в склоне горы. – До сих пор я не жаловалась, но от всех здешних увеселений я едва держусь на ногах.

Присели.

– Господи, – проговорила Николетта, – сколько впечатлений… Подумать только, что тогда, после той гонки над Стобравой, когда я рассказывала обо всем подружкам, ни одна мне не поверила. Ни Эльбета, ни Анка, ни Каська – никто не хотел верить. А теперь? Когда я расскажу о похищении, о полете? О шабаше волшебников? Пожалуй… Она кашлянула.

– Пожалуй, я вообще ничего им не скажу.

– Правильно сделаешь, – кивнул он. – Не говоря уж о невероятных приключениях, моя особа в твоем повествовании выглядела бы не лучшим образом. Правда? От смешного до ужасного… И криминала. Из шута я превратился в разбойника…

– Но ведь не по своей воле, – тут же прервала она. – И не в результате собственных действий. Кто может об этом знать лучше меня? Ведь твоих друзей в Зембицах выследила я. И сказала им, что тебя везут в Столец. Догадываюсь, что было потом, и знаю – все из-за меня.

– Все не так просто.

Они некоторое время сидели молча, глядя на костры и танцующие вокруг них фигуры, заслушивавшись пением…

– Рейнмар?

– Слушаю.

– Что значит – Толедо? Почему они тебя так называют?

– В Толедо, в Кастилии, – пояснил он, – находится знаменитая академия магов. Принято, во всяком случае, в некоторых кругах, так называть тех, кто искусство чернокнижества познавал в училищах в отличие от тех, у кого магические способности врожденные, а знания передаются из поколения в поколение.

– А ты изучал?

– В Праге. Но, в общем, недолго и поверхностно.

– Этого было достаточно. – Она вначале робко коснулась его руки, потом сжала ее смелее. – Видимо, ты был усерден в учебе. Я не успела тебя поблагодарить. Своей смелостью, которой я восхищаюсь, и способностями ты спас меня, уберег… от несчастья. До того я только сочувствовала тебе, была увлечена твоей историей совсем как в повествованиях Кретьена де Труа или Гартмана фон Ауэ. Сейчас я восхищаюсь тобой. Ты храбрый и умный, мой Поднебесный Рыцарь Летающей Дубовой Скамьи. Я хочу, чтобы ты был моим рыцарем, моим магическим Толедо. Моим, и только моим. Именно поэтому, из-за алчной и самолюбивой зависти, я не захотела отдать тебя той девушке, не хотела уступать тебя ей даже на минутку.

– Ты, – воскликнул он, смешавшись, – гораздо чаще спасала меня. Я – твой должник. И я тоже не поблагодарил. Во всяком случае, не так, как следует. А я поклялся себе, что, как только встречу тебя, тут же паду к твоим ногам…

– Поблагодари, – прижалась она к нему, – как следует. Упади к моим ногам. Мне снилось, что ты падаешь к моим ногам.

– Николетта…

– Не так. Иначе.

Она встала. От костров доносился смех и громкое пение.

Veni, veni, venias,

ne me mori, ne me mori facias!

Hyrca! Hyrca!

Nazaza!

Trillirivos Trillirivos! Trillirivos!

Она начала раздеваться, медленно, не спеша, не опуская глаз, горящих в темноте. Расстегнула усеянный серебряными бляшками пояс. Сняла разрезанную по бокам cotehardie, стянула шерстяную тясношку, под которой была только тонюсенькая белая chemise. Тут слегка задержалась. Знак был вполне ясным. Он медленно приблизился, нежно коснулся ее.

Chemise была сшита из фламандской ткани, названной по имени ее изобретателя Батисты из Камбрэ. Изобретение мсье Батисты очень сильно повлияло на развитие текстильного промысла. И секса.

Pulchra tibi facies

Oculorum acies

Capiliorum series

О guam clara species!

Nazaza!

Он осторожно помог ей, еще осторожней и еще нежней преодолевая инстинктивное сопротивление, тихий инстинктивный страх.

Как только изобретение мсье Баптисты оказалось на земле, на других тряпочках, он вздохнул, но Николетта не позволила ему долго любоваться открывшейся картиной. Она крепко прижалась к нему, охватив руками и ища губами его губы. Он послушался. А тому, в чем было отказано его глазам, приказал наслаждаться прикосновением, отдавая им дань дрожащими пальцами и ладонями.

И Рейневан пал. Пал к ее ногам. Воздавал почести. Как Персеваль перед Граалем.