Лоис Буджолд - Проклятие Шалиона

Палли, ухмыльнувшись, шутливо отсалютовал и уселся на бортик фонтана.

– Что ж, кастиллар! Ты выглядишь значительно лучше. Очень даже вертикально. А это что? – он кивнул на бумаги. – Работа? Вчера перед отъездом твои дамы велели, чтобы я не разрешал тебе заниматься целой кучей вещей, большинство из которых я – тебе на радость – забыл, но я совершенно уверен, что работа в этом списке наверняка была на первом месте.

– Да нет, – отмахнулся Кэсерил, – я собирался написать кое-что в манере Бихара, но потом увидел этих птиц… вон, полетела, – он замолчал, показывая Палли на черно-оранжевую птичку. – Люди восхваляют птиц за их строительное мастерство, но эти, клянусь богами, – полные неумехи. Может, они молоды, и это их первая попытка. Впрочем, они довольно упорны. С другой стороны, если бы мне пришлось строить хижину, пользуясь только ртом, я бы выглядел не лучше. Я просто должен написать поэму во славу птиц. Если то, что мы можем встать и пойти, является чудом, то насколько более чудесно – встать и полететь!

Палли ошеломленно уставился на друга.

– Это поэзия или жар, Кэс?

– О, это жар стиха, лихорадка гимна. Знаешь, боги обожают поэтов. Песни и стихи состоят из того же материала, что и души; они проникают из мира в мир почти беспрепятственно. А резчики по камню… боги восхищаются ими тоже, – он прищурился на солнце и ухмыльнулся, глядя на Палли.

– Тем не менее, – сухо проговорил тот, – кое-кто считает, что твоя вчерашняя ода носу леди Бетрис была тактической ошибкой.

– Но я же не смеялся над ней! – запротестовал Кэсерил. – Она очень сердилась на меня, когда уезжала?

– Нет-нет, она не сердилась! Она просто решила, что у тебя был жар, и очень беспокоилась из-за этого. На твоем месте я бы все свалил на лихорадку.

– Но я не мог посвятить поэму ей всей, целиком! Я пытался. Это так сложно!

– Ладно-ладно, только если тебе так не терпится восхвалять в стихах части ее тела, займись губами. Губы куда более романтичны, чем носы.

– Почему? – удивился Кэсерил. – Разве восхищения достоин не каждый дюйм ее тела?

– Безусловно. Но мы целуем губы. Мы не целуем носы. Обычно. Мужчины посвящают поэмы тому, что их больше соблазняет, чего они желают в большей степени.

– Как практично. Но в таком случае мужчины должны посвящать поэмы самым пикантным уголкам женского тела.

– Тогда женщины просто разорвали бы нас. Губы – безопасный компромисс, они – как первый шаг, мостик к чудесным тайнам.

– Ага. Так или иначе, я хочу ее всю. И нос, и губы, и ноги, и все, что посередине, и ее душу, без которой тело будет неподвижным и холодным, и начнет разлагаться, и перестанет быть объектом желания вообще.

– Уф-ф. Друг мой, да ты совсем не понимаешь, что такое романтика.

– Уверяю тебя, я вообще больше ничего не понимаю. Я чудеснейшим образом безумен! – он откинулся на подушки и тихо рассмеялся.

Палли хмыкнул и, наклонившись, взял из пачки верхний лист, единственный, на котором было что-то написано. Он посмотрел на строчки и вскинул брови.

– Что это? Это не о носах леди, – его лицо посерьезнело, глаза еще раз пробежали по странице сверху вниз. – На самом деле я совсем не понимаю, о чем это. Хотя мурашки бегут по телу…

– Ах, это. Так, боюсь, ничего особенного. Я пытался, но… – Кэсерил беспомощно развел руками. – Это не то, что я видел, – и добавил, пытаясь объяснить: – Я думал, в поэзии слова имеют больший смысл, что они могут существовать по обе стороны, в обоих мирах, так же, как и люди. А в итоге просто испортил бумагу, которая теперь годится только на растопку.

– Хм… – Палли сложил лист и спрятал его во внутренний карман камзола.

– Я попытаюсь еще, – вздохнул Кэсерил. – Может, однажды я найду верные слова. И еще я должен написать несколько гимнов материи. Птицам. Камням. Это понравится леди, я уверен.

Палли заморгал.

– Чтобы приманить ее поближе?

– Может быть.

– Опасное дело эта поэзия, да и молитвы тоже. Я, пожалуй, посвящу себя действию.

Кэсерил усмехнулся.

– Осторожнее, милорд дедикат! Действие тоже может оказаться молитвой!

В дальнем конце галереи послышалось перешептывание и приглушенное хихиканье. Кэсерил поднял голову и увидел несколько женщин и детей из прислуги, которые исподтишка разглядывали его, притаившись за резными перилами. Одна девочка отважно высунулась из-за колонны и помахала ему рукой. Кэсерил добродушно помахал в ответ. Хихиканье стало громче, потом зрители поспешили прочь. Палли почесал ухо и вопросительно посмотрел на Кэсерила.