Олег Яковлев - Мартлет и Змей

Несмотря на погрузившийся во мрак город (ни единого огня не горело в темных провалах окон), главная площадь была освещена холодным светом «лунных фонарей» – так теальцы прозвали висевшие в воздухе бледные шары, порождения чужой магии. Неяркого света едва хватало, чтобы различить очертания собравшихся на площади темных фигур с оружием в руках, которые стояли неподалеку от весьма мрачного сооружения, на первый взгляд кажущегося бессмысленным нагромождением различных балок, блоков и лебедок и чье истинное назначение горожанам еще только предстояло узнать. Странного вида механизм, называемый эльфами «Клювом Эйнарена», находился в самом центре освещенного белыми шарами круга, в то время как окруженные бдительной стражей люди стояли несколько поодаль, почти в полной темноте и неизвестности.

По толпе прошло волнение, когда захватчики вытолкнули на свет одного из теальцев. Человек пытался было протестовать, но двое мучителей быстро скрутили его, затем подняли и растянули на брусьях горизонтальной крестообразной дыбы, что располагалась в сердцевине зловещего механизма.

– Инглие ди Кайенкен!

Высокий голос стража возвестил о начале действа, и один из облаченных в пурпурные цвета воинов, кивнув, умелым движением защелкнул железные оковы, схватившие запястья жертвы, как кованые пасти. Подобные оковы сжали и ее щиколотки.

Тут же раздался скрежет пришедших в движение шестерней спрятанного внутри плахи зловещего механизма. Тросы натянулись, накручиваясь на деревянный барабан, огромная черная балка в виде изогнутой лебединой шеи медленно пошла вверх, высоко занося заточенный стальной клюв над приготовленной жертвой, отчаянно бьющейся в путах и дико кричащей. Человек лет пятидесяти с растрепанной черной с проседью бородой и ужасом в глазах кричал и звал на помощь. Но никто не спешил ему помогать – каждый боялся за собственную жизнь, каждый полагал, что его, быть может, все и обойдет стороной. При этом они ничего и не смогли бы сделать, даже если бы и захотели: чужаков кругом было слишком много, не менее пятидесяти, а может, и больше – из-за тумана не разобрать, и все они вызывали всепоглощающий суеверный ужас.

Приглядевшись, в обреченном на смерть бедолаге можно было узнать господина цирюльника Кроутса, который вот уже три десятка лет по будним дням пользовал добропорядочных горожан в своем заведении на Хардинг, 24. Вряд ли он мог представить себе подобный конец – да и немного бы нашлось в вольном Теале тех, кто до сей поры был в состоянии помыслить о чем-то подобном.

При всей тревожности последних событий благоразумно попрятавшихся по своим домам обывателей они пока не слишком затрагивали.

«Пусть король да барон сами разбираются», «Наше дело нехитрое», «Мой дом в переулке» – так многие любили говорить здесь, показывая свое нежелание помогать соседям или интересоваться их бедами.

До недавнего времени господин Фабиус Кроутс полагал точно так же. И вот теперь железные тиски надежно удерживали именно его ступни и ободранные в кровь кисти, а тонкий кожаный ремешок сдавливал именно его горло. При необходимости здесь же, на плахе, имелся и механизм для затыкания рта жертвы – скулы сжимались так, что любое произнесенное слово превращалось в пытку, но сегодня столь полезное устройство осталось без применения. Сделано это было отнюдь не из человеколюбия – откуда подобному чувству было взяться у вышедших из колдовского тумана бездушных палачей? Кошмарные крики умирающих, далеко разносящиеся над погрузившимся в кромешную тьму городом, им были нужны для устрашения остальных. Собственно, в этом и была вся суть происходящего – предупредить тех, кто еще не понял, что сегодня лучше закрыть поплотнее глаза и сидеть себе дома тихо, в полной темноте, даже не думая показывать носа на улицу, и уж тем более не сметь разводить огонь.

Далеко не все горожане внимали голосу рассудка – как раз один из таких «преступников» сейчас и лежал на механическом жертвеннике, ожидая расплаты. Его вина была полностью доказана – отблеск лучины в окне видел один из проходивших по улице стражей, и приговор вынесли тут же, без лишних разбирательств. Наказание же у взявшихся вершить суд захватчиков было одно – смерть…

Подобной машины казни в Ронстраде никогда не видывали. Принцип ее действия был таков: стоило тросу до упора накрутиться на барабан, как балка с клювом вставала в вертикальную позицию. После этого выбивались крюки, тросы ослабевали, стальной клюв со свистом рассекал воздух и вонзался в деревянный жертвенник, попутно пробивая слабую плоть и дробя кости закрепленного на нем человека. Механизм был несколько хитрее, чем могло показаться с первого взгляда: занесенный «клюв» мог ударить по-разному, в четыре возможные точки: отсечь голову, пробить грудную клетку, распороть живот или же «пройтись» чуть ниже, в область паха, вызывая несовместимые с жизнью страдания. В зависимости от выбранного удара жертва либо умирала сразу, либо еще некоторое время отдавала душу в жутких мучениях. Здесь тоже была своя логика – создатели плахи верили в судьбу и не терпели случайностей: чем сильнее билась на алтаре жертва, тем болезненней была ее кончина. Само собой, казнь имела и мистический смысл – все принесенные жертвы посвящались расправившему черные крылья зубастому лебедю, что красовался на щитах и туниках создателей плахи…