Глен Кук - Игра теней

Оставалось от души надеяться, что убитых еще не хватились. Я планировал вернуть прежний облик.

– Начинать рыть? – спросил Масло.

– Минутку. Ведьмак, давно это случилось?

– Пару часов назад.

– И никого больше поблизости не было?

– Почему же, было. Объезжали.

– Хороша, небось, банда, – буркнул Одноглазый, – если не боятся разбрасывать трупы на виду у всех.

– Может быть, наоборот, нарочно оставили, – возразил я. – Может быть, разбойники желают добиться баронства для самих себя.

– Похоже, – согласилась Госпожа. – Езжай осторожнее. Костоправ. Я приподнял бровь.

– Я не хочу потерять тебя.

Одноглазый гоготнул. Я покраснел. Однако хорошо уже то, что в ней пробуждается интерес к жизни.

Тела мы захоронили, но карету не тронули. Дань цивилизации отдана, а нам пора двигать дальше.

Часа через два Гоблин вдруг повернул обратно. Мурген остановил коня на повороте. Ехали мы лесом, но дорога была в хорошем состоянии, деревья по обочинам вырублены. Она явно была предназначена для перемещения войск.

– Впереди постоялый двор, – сообщил Гоблин – И не нравится мне, как я его чувствую.

Дело было к ночи. Вечер мы потратили на захоронение трупов. – Есть там кто живой?

По дороге мы не видели никого. Фермы, попадавшиеся на опушке леса, были брошены.

– Полно!, Двадцать человек в гостинице. Еще пятеро – на конюшне. Тридцать лошадей. Еще двадцать человек – в лесах неподалеку. И сорок лошадей на выпасе. И прочей живности – кишмя.

Смысл был очевиден. Уйти от греха подальше, или рваться навстречу опасности?

Обсуждали положение недолго. Масло с Ведьмаком высказались за: прямо вперед. Если, мол, что не так, у нас есть Одноглазый с Гоблином.

Последним эта идея не слишком понравилась.

Тогда я поставил вопрос на голосование. Мурген и Госпожа воздержались. Масло с Ведьмаком были за ночлег на постоялом дворе. Одноглазый же с Гоблином все косились друг на друга, ожидая точки зрения другого, чтобы немедля взять противную сторону. Тогда я сказал:

– Ладно, едем и ночуем. Эти клоуны добираются разойтись во мнениях, в любом случае большинство – за ночлег на постоялом дворе.

И колдуны наши немедля скорешились и тоже проголосовали «за» – просто затем, чтоб я оказался в дураках.

Через три минуты впереди показался обветшавший постоялый двор. В дверях, изучающе глядя на Гоблина, торчал какой-то мрачный тип. Другой такой же восседал в расшатанном кресле, прислоненном спинкой к стене, и пожевывал соломинку или, может, щепку. Стоявший в дверях отодвинулся, пропуская нас.

Ведьмак назвал тех, чью работу Мы видели на дороге, серыми. Но серую униформу носят как раз там, откуда мы прибыли. И я спросил того, в кресле, на форсбергском, самом употребительном в северных подразделениях:

– Постояльцев принимаете?

– Ага.

Глаза сидящего сузились. Он явно что-то прикидывал в уме.

– Одноглазый, Масло, Ведьмак, позаботьтесь о лошадях! – И мягенько: – Гоблин, ты что-нибудь почуял?

– Кто-то только что вышел с заднего хода. Внутри все встали. Но начнется, пожалуй, еще не сейчас.

Сидящему в кресле не понравились наши перешептывания.

– На сколько думаете остаться? – спросил он. Тут я углядел и татуировку на запястье – еще один верный признак северянина.

– До завтра.

– У нас переполнено, но уж как-нибудь вас устроим.

Однако нахальства ему не занимать…

Паучары они, эти дезертиры. Постоялый двор – паутина, здесь они намечают жертву. Но всю грязную работу проделывают на дорогах.

Внутри царила тишина. Войдя, мы оглядели мужчин и нескольких женщин очень уж затасканного вида. Чернуха ощущаема во всем. Обычно придорожные гостиницы – предприятия семейные, в них полно детишек, стариков и прочих чудаков всех промежуточных возрастов. Здесь – ничего подобного. Только крепко сбитые мужики да дамы определенного сорта.

Неподалеку от двери в кухню стоял большущий свободный стол. Я сел, привалившись спиной к стене. Рядом плюхнулась Госпожа. Однако и зла же она! Не привыкла, чтобы смотрели на нее таким образом, как смотрят эти. Сохранила свою красоту, несмотря даже на дорожную пыль и походное тряпье…

Я положил руку поверх ее кисти – – жест скорее умиротворения, нежели обладания.

Пухленькая девчушка лет шестнадцати с затравленным взглядом коровьих глаз подошла спросить, сколько нас, какая еда нам нужна и какое жилье, греть ли воду для мытья, надолго ли останемся и какого цвета наши монеты. Спрашивала она равнодушно, но правильно, – хотя безнадежно, переполненная страхом совершить случайную ошибку.