Эллен Датлоу - Лучшее за год 2007 - Мистика, фэнтези, магический реализм

— Вот — церковь, а вот — колокольня, — продолжал отец, вновь собирая пальцы вместе. — Открой двери… Вот где весь народ! — И пальцы оказывались под сводом, розовые и вздрагивающие. Церковь разлеталась на части, и, обессиленный, отец откидывался назад.

Юнис промывала его рану. Готовила единственную пищу, которую отец мог есть: гвоздичное молоко, взбитое с яйцом, ванилью и щепоткой сахара.

Кто-то постучал. Дверь чуточку отворилась.

— Прости, — послышался голос подруги. — Я подумала: может, ты захочешь послушать музыку, чтобы время шло быстрее?

Они принесла с собой маленький проигрыватель и стопку записей.

— Хочешь, поставлю что-нибудь?

— Не сейчас, — ответила Юнис.

— Прости, — вновь сказала подруга.

Юнис обыкновенно производила на людей такое впечатление. Репортеры называли ее высокомерной. Но дело было в том, что она не терпела дураков. Подождав, пока подруга выйдет, Юнис просмотрела записи, среди которых нашлись и ее собственные, только обложки были незнакомыми. «Пиратские диски!» — с раздражением подумала Юнис, затем вытянулась на простынях и заснула.

А когда проснулась, отец на корточках сидел перед проигрывателем и рассматривал диски. Казалось, он тверже держался на земле. Юнис обратила внимание, что может видеть сквозь дыру его желудок.

Не оборачиваясь, отец произнес:

— Нина Симоне. Так теперь тебя зовут?

Когда Юнис была девочкой, ей часто меняли имена. И каждый раз ее настоящее имя тонуло все глубже и глубже. Это имя принадлежало городу, который оплачивал ее уроки по фортепьяно. Ее будущее концертирующей пианистки стало муниципальным проектом. Но затем Юнис исключили из Института музыки Кертиса. Никто не упоминал почему, но позже стало ясно: это случилось оттого, что она была бедной, черной и вдобавок женщиной. Тогда она стала играть в баре, в Атлантик-Сити. Чтобы не позорить родной город, выступала под различными псевдонимами, которые сама выдумывала. Юнис играла с закрытыми глазами, воображая, что она — совсем не она, а кто-то другой. В перерывах она в своем длинном платье спускалась в бар и пила молоко.

Со временем она стала той, кем себя представляла.

Не сделав ни одного движения ногами, ее мертвый отец повернулся. Пальцы сцеплены вместе, указательные соединены в форме колокольни. Он вопросительно поднял брови.

— Вот — церковь, а вот — колокольня, — декламировала Юнис. — Откройте двери…

В этот раз отец сложил ладони ровно и вместе, чтобы показать пол церкви, куда ходила ее мать. Пальцы, вытянувшиеся в линию в конце центрального прохода, означали святых, возвышавшихся над церковными скамьями, обращенных к Всевышнему Богу. Святые воздели руки, дабы все видели у них под мышками круги, чернеющие на голубых одеждах. Пока Юнис играла на орг а не, взрослые женщины падали на колени в проходе, их полные шеи подрагивали и блестели капельками пота; женщины бормотали, подвывали, невнятно что-то выкрикивали…

Отец сложил пальцы по-другому и снова показал ей: церковь, колокольня. Юнис кивнула. Он ждал.

— Ну ладно, папа, — вздохнула она. — Вот — церковь, а вот — колокольня, откройте двери, где же весь народ?

И опять он ровно сложил ладони. Каким-то образом обратил ее внимание на четыре пальца, вытянувшиеся посередине пола. Они были абсолютно неподвижны.

Да, именно это столь разгневало Юнис тогда. Те четыре убитых в церкви девушки. В Бирмингеме, что в штате Алабама. Когда прогремел взрыв, они переодевались в хоральные одежды. Как же их звали?

— Тетушка Сара, — отец загнул один палец, — Сиффрония, Милашка, — загнул еще три. — И Пичес. — Он загнул остальные пальцы.

Юнис удивленно взглянула на него:

— Нет. Это из моей песни. Она называется «Четыре женщины».

— Почему твоему отцу нравится запись? — спросил он.

— Не знаю.

— Потому что он черный, симпатичный и молодой, и у него дырка прямо вот здесь!

И отец со смехом повторил свой фокус исчезновения.

Вместо него осталась маленькая лужица. Юнис потрогала ее. Жидкой лужица не была. Юнис подцепила ее ногтем и осторожно подняла с пола. Лужица оказалась легкой, плоской, с испещренной прожилками поверхностью, мутной, полупрозрачной и переливчатой. И кроме того, в середине оказалось круглое отверстие.

Юнис положила лужицу на проигрыватель и осторожно опустила иголку. Алмазная головка кивнула, колонки взвизгнули. Игла вначале заскользила, но затем нашла дорожку. Послышался запинающийся, бурлящий звук, похожий то ли на дождь, то ли на аплодисменты. Затем — другие звуки. Юнис узнала мелодию «Бал дарктаунских задавак». Отец научил ее играть с ним в четыре руки, научил так, как умел сам — только на черных клавишах. Стоило шагам матери послышаться на ступеньках лестницы, они сразу переходили на «Господь да пребудет с тобой до нашей новой встречи». Мать не одобряла мирской музыки. Поэтому для мамы и прихожан Юнис играла гимны. Но самой себе и преподавательнице Миз Маззи она играла «Хорошо темперированный клавир».