Виктория Мариновская: Над уровнем неба

Сто восемьдесят километров в час...

Говорят, что любой машины может хватить до конца жизни, вопрос заключается лишь в качестве вождения...

Верное утверждение, но только не для него.

Он свободен от любых утверждений.

Скорость будоражила и наполняла его безмерным ощущением свободы. Упругий ветер безуспешно пытался бороться с его машиной, пронзающей воздух, словно пущенная стрела. Он сделал крутой разворот через двойную сплошную. Старая ржавая газель испуганно шарахнулась в сторону, едва не столкнувшись с длинным двести двадцатым мерседесом. Снова невероятный вираж и его автомобиль втиснулся в узкий зазор между двигающимися тойотой и жигулями, несмотря на то, что промежуток был лишь на пару сантиметров шире, чем его БМВ.

Обычно он лишь снисходительно улыбался, глядя на восторженные лица мальчишек, восхищенно смотревших на предстоящее поле битвы. Каждый из них гордился своим автомобилем, каждый считал достойным выигрыша только себя, каждый рисковал своей жизнью, не глядя и не понимая, что имеет нечто более ценное, чем короткое опьянение адреналином.

Двести тридцать километров в час...

Естественно он не мог в полной мере ощутить все, что доступно людям. Например, он не боялся.

Страха не было. И его отсутствие было самым большим преимуществом. Страха не было, потому что не было жизни. Не за что было переживать. Не было боли. Он десятки раз превращал свои автомобили в искореженную груду металла, сам оставаясь при этом целым и невредимым. На крутых поворотах его машина летела, срывая заднюю ось колес, оставляя всех соперников далеко позади себя. Не все гонщики могли столь виртуозно управлять своим автомобилем.

Двести восемьдесят километров в час...

Вот и сейчас, когда стрелка спидометра почти легла на сто восемьдесят градусов, а пейзаж за окном стал напоминать серое размытое пятно, ему стало легко и свободно. В эти короткие минуты ему казалось, что и он может чувствовать… Не важно каким образом, неважно как, но чувствовать себя одним из них.

Триста километров в час...

И его автомобиль летел сквозь ночные улицы города, заставляя застывать на месте от удивления, как простых зевак, так и людей в форме. Его не могли остановить ни машины, ни мотоциклы ДПС, уязвленные столь непомерно наглой скоростью его автомобиля. Впрочем, даже самых смелых и опытных гонщиков, инстинкт самосохранения останавливал, когда скорость их автомобилей доходила до двухсот километров в час.

Его БМВ, словно черная молния, разбивал надвое улицы и проспекты, заставляя воздух свистеть и вибрировать после себя. Все хотели быть похожим на него, хотели так же виртуозно выигрывать ночные гонки, быть таким же отчаянным и бесстрашным…

Только в этом то и был подвох – не было у него ни отчаяния, ни страха. Ни чего не было…

Легко отделившись от небольшой тени, падающей на старую кирпичную стену дома №23 по Большому Толмачевскому переулку, и сделав пару шагов, он сел на небольшую, с потрескавшимися от времени деревянными рейками, скамейку.

Краска давно облупилась с длинных щербатых перекладин, оставив в память о себе лишь чешуйки зеленовато-серого цвета. Уже полностью облетевшие ветви старого раскидистого тополя, у которого стояла скамья, не мешали говорливой голубиной компании, нежиться в последних лучах осеннего солнца.

Воздух был наполнен запахом прелой земли, ароматом свежеиспеченной сдобы, доносимым из небольшой кондитерской, редкими, но по-осеннему прохладными порывами ветра, неторопливым разговором молодых мам, медленно прогуливающихся вдоль городского парка с детскими колясками. Даже бетонные плиты, вкривь и вкось уложенные на пестрой от опавшей листвы земле, несли на себе отпечаток осени – небольшие, серебристо-прозрачные лужицы с плавающими в них огненно-рыжими листьями кленов.

Машины сновали туда-сюда, послушно следуя указаниям светофоров. Окатывали друг друга потоками мутной воды, оставленными последним ливнем, нетерпеливо сигналили, будто переговариваясь друг с другом.

Его появление взбудоражило всю стаю, и заставило с недовольным улюлюканьем переместиться на небольшой памятник Ивана Сергеевича Шмелева. Изваяние известного русского писателя было не радо столь многочисленной пернатой братии, но поделать с птичьей ордой ничего не могло, продолжая невозмутимо стоять с печально-задумчивым выражением на бронзовом лице.