Андрей Посняков - Тевтонский Лев

— Эй вы, там! — Едущий впереди оптий повернулся в седле. — Давай подтянись, прибавь шагу! До темноты мы должны добраться до постоялого двора и заночевать как люди, под крышей.

— Вот что я у тебя спрошу, Флавий, — снова возобновил разговор один из воинов. — Как же так получается — мы что же, выходит, на этом постоялом дворе должны будем заплатить галлам за ночлег, пиво и прочее? Я правильно понял нашего командира?

— Совершенно правильно, дружище Манлий, — рассмеялся легионер.

— Но почему? Мы же всегда брали все, что хотели, силой, по праву победителя!

— А потому, что мы уже не в Кельтике, друг мой. Посмотри вокруг, на эти поля, на эти давно потухшие вулканы — это Галлия Нарбонна, или, как ее называют, просто Провинция!

Да, отметил про себя Виталий, римляне называли Нарбонскую Галлию, завоеванную еще во втором веке до Рождества Христова, Провинциа Ностра, то есть Наша Провинция, отсюда и пошло потом французское слово «Прованс». Ведь в далеком будущем здесь будет территория Франции… В будущем? Далеком? Значит, он сейчас в далеком прошлом? Что за черт!

— Так-так… — разочарованно протянул воин. — Значит, за все теперь придется платить?

— А ты как думал, дружище Манлий? Все, дармовщина кончилась.

— Чем же мы расплатимся? У меня, к примеру, нет ни дупондия!

Еще одно подтверждение. Дупондий — мелкая римская монетка, чеканилась чаще всего из латуни, но бывали и медные. Один дупондий равен двум бронзовым ассам, вспоминал на ходу Виталий. Правда, ассы сильно обесценились во время гражданских войн и в правление Цезаря практически не выпускались. Два дупондия, или четыре асса, составляли сестерций — серебряшку весом в грамм. Четыре таких равнялись денарию, тоже серебряной монете, но уже в четыре грамма. Двадцать пять денариев составляли ауреус — золотой весом около восьми граммов. Килограмм парной свининки в эти времена стоил около двух сестерциев, на латунный дупондий можно было купить шесть литров хорошего вина, курица стоила полдупондия, а вот кролик подороже — два сестерция. Наемный рабочий, вольноотпущенник-землекоп или сданный в аренду раб в Риме зарабатывал три сестерция в день. В провинции, конечно, меньше. В общем-то, жить можно, другое дело, что многие римские граждане, даже совсем нищие, вовсе не стремились зарабатывать на жизнь, полагая, что обеспечивать их — прямая обязанность государства. «Хлеба и зрелищ» — самый популярный в те времена лозунг. Опекаемые государством граждане великого Рима уже ко времени Цезаря совершенно зажрались, физический труд или занятие ремеслом считали делом недостойным, да и служить в армии римская молодежь тоже не рвалась, предпочитая тратить время на развлечения. В Риме таких убежденных бездельников становилось все больше, приток свежей крови и деятельных людей давали только провинции.

— Сейчас мы идем по землям вольков, — между тем продолжал Флавий. — Вольки — давно уже друзья Рима, провинциалы… Но кто знает, может быть, очень скоро они получат гражданство, как жители Цизальпинской Галлии.

— Думаю, за нас заплатит центурион, друг мой Манлий. А потом вычтет из жалованья.

— Да пока еще мы доберемся до наших денег!

— Скоро, дружище, скоро! Сразу после постоялого двора будет развилка, налево — поворот на Немасус, направо — наш, на Каркасо и Нарбо. Там недалеко уж останется.

— И все же хотелось бы лучше домой, в Рим!

— Я понимаю тебя, но для многих наших дом — как раз Нарбо! Вон хоть на велитов взгляни. Они и Рима-то никогда не видели.

— Много потеряли.

— Согласен! Ну да ничего! Надеюсь, на постоялом дворе наш командир угостит нас вином или хотя бы пивом.

И снова, вопреки всему виденному и слышанному, Виталий с надеждой думал о постоялом дворе все-таки населенный пункт, оплот цивилизации, как ее здесь себе представляют. Может, хоть там найдется телефон… разбитый автомобиль… пивная бутылка, окурок! Золотому слитку он сейчас не обрадовался бы так, как простому изжеванному окурку, который позволил бы верить, что он все еще в своем времени.

Но Виталий уже считал эти надежды призрачными.

Навстречу центурии, отягощенной пленниками и обозом, все чаще попадались повозки самых разных размеров и видов: крепкие, влекомые упряжкой мулов, возы-каррусы, легкие четырехколесные реды, изящные эсседумы-одноколки. В последних сидели женщины, совсем еще молодые девчонки, одетые как знатные дамы.

— Сальвете! — Смеясь, девушки махали легионерам.