Александр Прозоров - Заговорщик

– Вот и мыслю я, – ласково, двумя руками погладил свой кубок Юрий Семенович. – Коли земли наши никуда убрать нельзя – так, может, нам тогда порубежье от поместий отодвинуть? Помысли, княже, сколь многих достатков от сего у нас появится! Коли порубежье окажется далече, то смерды новые у нас куда охотнее селиться станут, старые уезжать не захотят. Разору меньше будет – то любой поймет сразу. А коли так, то и цена поместьям враз подрастет немало. Может статься, и вдвое вырастет, и втрое.

Андрей молчал, с трудом переваривая услышанное, а Друцкий наклонился вперед и шепотом, заговорщицки продолжил:

– Мало того, что нынешние земли подорожают. Мы ведь у иных бояр окрестных кое-что сейчас прикупить можем, а опосля продать втрое. Епископы и рыцари добро свое спускают, а мы подобрать можем задешево. У меня на примете у Владимиреца, у Ругодива, у Колываня [3]угодья продажные имеются. Что они ныне? Мусор никчемный, дешевка, хлам. Но коли Лифляндия русской окраиной станет, то и цена земле прибалтийской сам-пять подскочит. Русь – это ведь закон, порядок, покой, защита от бесчинств всяческих. От земли в пределах русских ни один хозяин али дворянин не откажется.

– Доходная получится сделка, – почесал в затылке Зверев. – Вот только как они окажутся этой самой «окраиной»? Нечто прибалтам опять в состав России захотелось?

– Как обычно, – повел бровью князь Друцкий. – Прийти туда надобно и занять.

– Чем занять? – все еще не понимал Андрей. – У меня всего семь десятков бойцов ныне в строю, у тебя, ведаю, вдвое больше наберется. Двести пятьдесят ратников. Ну, три сотни можно наскрести. Что такое три сотни даже для крохотного Дерптского епископства? Растворятся в просторе, никто и не заметит!

– Значит, надобно не нам вдвоем Лифляндию воевать, – невозмутимо согласился Юрий Семенович. – Надобно взор государев в сию сторону обратить.

– Ничего себе, – присвистнул Зверев. – Так ты, дядюшка, решил войну России и Ливонского ордена начать?

– Какая война, помилуй? – небрежно отмахнулся старик. – Нет боле никакого ордена. Сгинул, растворился, бледная тень былых героев токмо и осталась. Виндавыот Ругодива до Вйндавы [4]и пальцем не шевельнет, дабы чужаков остановить. Нет ныне в них духа воинского, выродился, ровно в старых евнухах. Верно тебе сказываю, Андрей Васильевич, нынешним летом токмо к родичам плавал.

– Кровь детей боярских лить за наш с тобой прибыток, дядюшка? А хорошо ли это будет? Как Господу на Страшном суде о сем грехе рассказывать станем.

– О том и скажем, что ради славы государя нашего и имени русского старались, – моментально ответил гость, явно готовый к этому вопросу. – Рази не славно получится Руси нашей новыми землями прирасти? Нам с тобой прибыток малый получится, царству Московскому – куда как изряднее. Точно я тебе говорю, не сомневайся. Страны лифляндские ныне гнилому яблоку подобны. Сами в руки упадут, коли кто ладони подставить догадается. Не будет там крови никакой, вот те крест! – размашисто осенил себя знамением Юрий Семенович. – Оттого я и беспокоюсь, что каждый день ныне на счету. А ну, ляхи али шведы о том же пронюхают? Тогда уж не нам, а им вся добыча, все земли и люди достанутся. О сем варианте ты, Андрей Васильевич, не думаешь? Брать нужно Лифляндию, забирать в казну ныне же!

Зверев молчал, забыв о вине и мясе, в голове стремительно проскакивали мысли, сталкиваясь, путаясь и противореча друг другу. С одной стороны – в войне он ничего хорошего не видел, с другой – школьный курс о деяниях Петра Великого настойчиво напоминал о важности выхода России к Балтийскому морю, обретения портов в Прибалтике, открытии новых торговых путей. С третьей – он понимал, что кровь прольется, не бывает побед без крови. С четвертой – дарить Прибалтику Польше или Швеции было действительно глупо, новые земли вполне могли окупить принесенные жертвы. С пятой… С пятой стороны он не понимал, почему со своей идеей князь Друцкий отправился не в Кремль, в царские палаты, а к нему, полузабытому отшельнику, на далекую дикую окраину?

– Я бы и сам раздумья сии государю предложил, – словно подслушал его мысли князь Друцкий, – да токмо не вхож я к Иоанну Васильевичу. Не делится он со мною своими помыслами, не вспоминает имени моего в радостный час, и не спасал я его от неминуемой смерти уж, почитай, четыре раза. Еще отец мой литовскому князю верой и правдой служил, да и я до отъезда к Москве успел меч во славу отчины не раз обнажить. Государь же наш бояр исконных превыше самых знатных иноземцев ставит. Ты, Андрей Васильевич, урожденный Лисьин – я из рода Гедеминовичей. Твой дед и прадед Москве всю жизнь служили – я лишь первым из рода руку Рюриковичей над собой признал. Не выслужили еще доверия князья Друцкие при царском дворе.