Танит Ли - Пиратика

Наверху, на полубаке, Черный Хват яростно сверкал глазами. Вускери, взгромоздившийся на мачту, быстро справился с морской болезнью. Эйри держал штурвал и, борясь с икотой, пытался насвистывать какую-то героическую мелодию.

Целых три дня они тащили «Незваного гостя» по густой горячей воде, под низким безветренным небом. Гребцы обливались потом, каждая клеточка в руках и спинах громко взывала об отдыхе. Продвигались они медленно, как улитки. От изнеможения и боли ни у кого не осталось сил на морскую болезнь.

Иногда делали небольшой перерыв на отдых. Или же Артия заменяла кого-нибудь из гребцов на Эйри, Вускери или Черного Хвата (сама она ни разу ни с кем не менялась, работая в полную силу). По ночам люди лежали вповалку на палубе — внизу было еще жарче — и оглашали воздух протяжными стонами.

Свин перестал скулить. Он бродил по палубе, лизал руки своих друзей, будто старался утешить.

— Славный он пес.

— Лучший пес в Ангелии.

— Ангелия, о старая добрая Ангелия, увидим ли мы когда-нибудь твои бледные прохладные берега?!

Планкветт то и дело слетал вниз, чтобы помочь Артии грести: он усаживался ей на голову, дожидаясь, когда она начнет ругаться, или же садился на весло и вспархивал, едва оно касалось воды, потом садился обратно — и так раз за разом.

— Планкветт… я… тебя… убью… я… из тебя… суп сварю!

Планкветт, восседая на носу шлюпки, невозмутимо чистил крылышки.

— Восемь амбалов.

В тот вечер, улучив минуту отдыха, Феликс Феникс присел в тени брезентового навеса, натянутого над полубаком, и принялся рисовать. Пальцы у него были скользкими от пота, белая рубаха прилипла к спине.

Артия подошла к нему, посмотрела сверху вниз сначала на него, потом на его работу.

— Руки от весел не болят? Карандаш из пальцев не выскальзывает? Как жаль, что вам приходится растрачивать свою энергию понапрасну.

Ибо Феликс рисовал Малышку Голди. Бессердечное лицо в форме сердечка, широко распахнутые глаза, буйные черные кудри. Идеальное сходство. Сразу видно — постарался.

Феликс ничего не сказал, но и портрет не спрятал.

Эбад заверил их, что они прошли на веслах уже немало миль. Хотя на вид ничего не изменилось. И небо, и море оставались всё такими же, только к вечеру делались темнее. И жара по ночам становилась чуть менее удушающей.

Черный Хват сказал Соленому Питеру:

— Никогда не видал, чтобы капитан греб наравне со всеми.

Соленый Питер лишь ухмыльнулся. Планкветт сбросил на палубу белесую бомбочку.

Сидящий в «вороньем гнезде» Дирк завопил:

— Вижу ветер! Он приближается!

— Но ветер нельзя увидеть, — удивился Глэд Катберт. Но тут все повернулись туда, куда указывал Дирк — к северу, — и поняли, что Катберт ошибается. Этот ветер увидеть было можно.

Море ожило. Навстречу кораблю, словно серо-голубые гончие псы, мчались волны, рассеченные глубокими впадинами, а над горизонтом курчавилась огромная туча, похожая на бледно-голубой кочан цветной капусты. Океан превратился в кастрюлю кипящего супа.

— Шлюпки на борт! Паруса… все на реи!

Пираты-актеры, кряхтя и постанывая от боли в натруженных руках, взлетели на мачты.

Свин лаял им вслед.

Корабль накрыла стена роскошной прохлады, и все вокруг — люди, пес и попугай, море, воздух и небо — вздохнули полной грудью. Паруса наполнились ветром, захлопали и выгнулись дугой.

«Незваный гость» сорвался с места, точно обезумевший пес, черпая бортами верхушки волн.

— Это ненадолго, — проворчал Черный Хват.

Феликс Феникс вскочил на ноги, пошатнулся на обезумевшей палубе пробудившегося корабля, и ветер вырвал у него рисунок. Портрет Малышки Голди вспорхнул и заплясал в воздухе, как ни в чём не повинная белая птица.

— Какая жалость, — произнесла Артия. Впрочем, злорадствовать было некогда.

Ветер продержался до третьих ночных склянок, а потом, вместе со звоном судового колокола, таинственным образом утих, погрузился в море и исчез.

— Я же говорил.

— Закрой свою пасть, Черный, — проворчал Вускери в усы. — Ты уже у всех в печенках сидишь.

Но тут Эйри простонал:

— Ох… слышите? Это барабаны…

В нависшей над морем мертвенной тишине люди с благоговейным ужасом прислушивались к странному, сверхъестественному звуку, о котором не раз сообщали сотни побывавших в этих местах путешественников.

Тихий перестук раздавался то с одной стороны, то с другой. Тра-та-та… тра-та-та… Словно бьют в барабаны целые роты крошечных оловянных солдатиков. Кукольная барабанная дробь… Они слушали ее больше часа. Даже луна взошла, чтобы послушать. Но не осветила ничего, кроме моря и корабля на нём.