Эрик Ластбадер - Дай-сан

Алые и шафрановые, изумрудные и сапфировые, бирюзовые и коралловые штрихи носились в вышине, пробиваясь промельками красок сквозь многоярусный мир ветвей. Крики и трепыхание птиц с роскошным сверкающим оперением сопровождали их медленное продвижение по джунглям.

Нередко до них доносились утробный рык или гнусавое урчание какого-то крупного хищника, но сквозь густую листву ничего не было видно. Кругом так и кишела мелкая дичь: куропатки и перепелки, фазаны и кролики. Пищи здесь явно хватало.

Время как будто исчезло, отодвинулось вдаль по сужающемуся туннелю, превратившись в далекое и неестественное понятие, зато хаотичное пространство джунглей захватило их своей небывалой реальностью, медленно проникая в их тела и души, пока все, что они знали и видели до сих пор, не стало казаться невероятным горячечным бредом.

Они шли по податливой и болотистой почве, осторожно отдирая от неприкрытой одеждой кожи черно-коричневых цепких пиявок жуткого вида.

Они пробирались по каменистым участкам, где земля под ногами поднималась рядами извилистых гребней, сложенных из зазубренных обломков вулканической породы. Заросли здесь становились как будто чуть реже.

Утомившись, они останавливались на отдых под сенью какого-нибудь высоченного дерева, срывали плоды с его нижних ветвей, сидели, привалившись спиной к гладкому стволу, и смотрели, как по корням ползают, роя ходы, большие белые термиты. Потом они отправлялись дальше, вновь ощущая себя маленькими и ничтожными перед лицом шелестящей бесконечности джунглей.

По ночам, когда в просветах между сплетенными ветвями носились с пронзительным верещанием летучие мыши, они разводили небольшой костерок и жарили свежую дичь, пойманную и освежеванную заранее, еще до внезапного наступления скоротечных сумерек.

Однако здесь, в густых джунглях, куда едва проникал свет солнца, ночи и дни были практически неразличимы. Они давно потеряли счет часам, поскольку сквозь высокие своды деревьев не проглядывали ни луна, ни солнце. Они научились вести отсчет времени по животным, на которых охотились и которые непрестанно кишели вокруг, — у каждого вида были свои внутренние часы, бесперебойный механизм, останавливающийся только со смертью.

— Вы знали его, капитан, — как-то завел разговор Мойши, когда они с Ронином сидели у потрескивавшего костра. — Первого помощника.

— Да, — отозвался Ронин. — Это мой давний враг. Он убил многих моих друзей. Еще там… дома.

Он поднял глаза и принялся наблюдать за тем, как неровные отблески костра высвечивают красноватые бусинки-глазки летучих мышей, расправленные крылья которых напоминали ему паруса проклятого корабля-призрака.

— Вы ведь с севера, капитан?

Мойши доел свой кусок и швырнул косточку в темноту, притаившуюся за пределами света от костра.

— Очень настойчивый парень.

Он покачал головой.

— Вы были правы, — криво усмехнулся Ронин. — Неспроста он торчал на носу.

— Ах, дружище, у нас у всех есть свои маленькие секреты. Зловещие тайны.

Мойши разорвал кожуру какого-то пурпурного плода и поднес его к губам. По его густой бороде потек сок.

— А вы его ненавидите… свой дом, — неожиданно заметил он.

Ронин сидел, положив ладони на поднятые колени.

— Это было нехорошее место, Мойши.

Он вытер жирные губы.

— Но теперь все это в прошлом.

Штурман пристально изучал Ронина. В отсветах пламени глаза у него поменяли цвет и сделались темно-зелеными, оттенка густого мха.

— Я знаю по опыту, капитан. Такое не остается в прошлом. Дом все равно тянет нас… так или иначе.

— Наверное, только тех слабых, которые сами хотят вернуться.

Мойши пожал плечами:

— Возможно.

Он рассеянно крутил между пальцами черенок плода, ковыряя ногтем в зубах.

— Но верно и то, что с момента рождения человека могучие силы приходят в движение именно из-за его рождения. Силы эти не знают границ. Они управляют не только нами. Они влияют и на тех, кто рядом.

Он выплюнул кусочек кожуры.

— «Рядом» не только в физическом смысле.

Ронин сидел неподвижно, полузакрыв глаза, и Мойши не был уверен, что он услышал его последние слова.

А наверху, в темном сплетении ветвей, бесчисленные крылья сотрясали влажный ночной воздух.

На следующий день, ближе к вечеру, им преградили дорогу жесткие серые корни, закрученные и волокнистые, поднимавшиеся изогнутыми дугами, словно ряд миниатюрных мостиков, выросших из глинистой почвы. Перебравшись через это препятствие, Мойши вдруг остановился. Он замер на месте, ничего не говоря, и Ронин открыл было рот, чтобы спросить, что случилось, но тут он заметил движение у ног Мойши. По ногам штурмана, над замызганными грязью башмаками, ползла змея, подергивая плоской тупой головой в зеленых и желтоватых блестках.