Айя Субботина: Шаманы крови и костей

"Прости меня, прости меня моя маленькая..." - шепчет чужой, тонкий голос.

"Я люблю тебя..." - будто бы отвечает ему мужской, резкий и ласковый одновременно.

"Пусти, за глаза богов ведь..." - смеется женский.

"Я ждал тебя всю жизнь, не отпущу!" - страстно шепчет мужской.

И тьма. Черный орнамент, висящий в серебреном круге света - он шевелится, разбрасывает щупальца, словно ищет, за что бы ухватиться.

Хани свернулась калачиком, словно это могло облегчить боль. Молот бил снова и снова, вколачивал в душу пустоту. Северянка попробовала открыть глаза - веки неохотно поднялись, но взгляд не нашел ничего, кроме мглы. Она шевелилась и щупала Хани, ворошила косы, будто малый ребенок.

- Раш... - Хани не хотела подниматься, почти уверенная, что умерла. У нее ничего не болело и голова, освободившись от лишних воспоминаний, мыслила как никогда ясно. Если это мертвое царство, отчего здесь нет огня? Или она только где-то на половине пути?

- Хани? - позвал голос в ответ. Его голос.

- Мы умерли, Раш, - ответила девушка. Она не видела румийца и не знала, откуда доносился его голос, но хоть бы после смерти они снова вместе. И чужестранец помнит ее по имени. Пусть это будет единственная отрада, подаренная Гартисом, Хани с радостью приняла и такую малость. - Прости, я не смогла нас спасти.

Вместо ответа послышался сдавленный хрип, будто кто-то схватил румийца за горло. Девушка попыталась подняться - ноги не слушались, но она не прекращала пробовать снова и снова.

- Глупые люди, - из мглы вышла Шараяна.

Хани никогда прежде не видела истинного облика темной богини, но сразу узнала ее. Богиня была высокой - вдвое больше самого высокого северянина, которого знала Хани. Ее кожа, ее лицо - все было покрыто черными орнаментами плетений, точно таких же, как те, что Хани видела и на своем теле. Ее одежда будто была соткана из мглы - она постоянно менялась, словно у Шараяны было бесчисленное количество всяких нарядов, и она вздумала перемерить их все сразу.

Темная улыбнулась, обнажая красивые крепкие зубы, а рука ее, облаченная в паутину, будто во вторую кожу, сжимала горло Раша. Румиец болтал ногами, словно беспомощный ребенок. Лицо его стремительно багровело, глаза наливались кровью.

- Ты так доверчива, - повторила Шараяна. - В твоем теле я ограничена в своих чарах - это верно. Но не до такой степени, чтобы не смочь вернуть моему неверному сыну его рассудок. Моя магия лишила его разума и мне же в силах отдать сыну то, что у него отняли. Я думала, ты окажешься умнее.

Хани сделалось горько от собственной глупости. Конечно, разве могло быть иначе? Шараяна в ее теле обращала шарашей в пыль, творила такие чары, ничтожную часть которых не повторили бы и все фергайры Белого шпиля. Не ради спасения Раша темная богиня заманила их сюда, а только чтоб высвободиться из ловушки в теле смертной.

- Все так, - отвечала Шараяна, и Хани не удивилась, что та слышит ее мысли. - То время, пока я сидела в тебе, девочка, было для меня проклятием, а для всего Эзершата - благословением. Я почти поверила, что тебе хватит уме воткнуть в себя меч. Это было бы разумнее всего - тебе легкая погибель, а мне - забвение. Вряд ли люди этого пропадающего мира, что доживают свои последние дни, знали, кого благодарить в своих молитвах, но моя -твоя - смерть отодвинула бы их кончину. Пришлось изворачиваться, чтобы заманить тебя в нужное место.

Хани не нашлась, чем ответить. Она не понимала и половины из того, о чем говорила Шараяна, голос Темной заглушал мысли и лишал воли.

- Люди всегда поддаются своим желаниям больше, чем голосу разума. Неужели ты хоть бы на мизерное мгновение не задумалась о том, что, убив меня, сделаешь благо всем? Не хотела разменять свою жизнь и жизнь этого ничтожного румийца, на благо всех?

Хани не помнила и не хотела вспоминать. Какой в том прок, если темная богиня все равно сейчас разделается с ними обоими?

"Самонадеянно", - прогудел совсем рядом голос такой силы, что из глаз Хани хлынули слезы, а пальцы до крови впились в лицо.

Она не понимала языка, но отчего-то знала значение единственного сказанного на нем слова. Сквозь слезы северянка рассмотрела, что Раш какими-то чудом высвободился из хватки Шараяны, и теперь стоит в стороне. Его глаза горели так ярко, словно осколки Ярости севера, что некогда венчала башню фергайр. Шрамы налились пламенем, кожа раскраснелась, как железо в кузнечном горниле.

А темная богиня пятиться от него, недоуменная, и мгла удирает вслед за ней.